Тихий американец

– Я и в самом деле его друг, – сказал я. – Почему бы и нет? Рано или поздно мне все равно придется уехать домой. А ее взять с собой я не могу. С ним ей будет хорошо. Это – самый разумный выход из положения. И он говорит, что на ней женится. С него это станет. Ведь по-своему он парень хороший. Серьезный. Не то, что эти горластые ублюдки из «Континенталя». Тихий американец, – определил я его, как сказал бы; «зеленая ящерица» или «белый слон».

Виго подтвердил:

– Да. – Казалось, он отыскивает на столе такое же меткое слово, какое нашел я. – Очень тихий американец.

Сидя в своем маленьком душном кабинете, Виго ждал, чтобы кто-нибудь из нас заговорил. Где-то воинственно гудел москит, а я глядел на Фуонг. Опиум делает вас очень сообразительным, – наверно, потому что успокаивает нервы и гасит желания. Ничто, даже смерть не кажется такой уж важной. Фуонг, подумал я, не поняла его тона – грустного и безнадежного, а ее познания в английском языке невелики. Сидя на жестком конторском стуле, она все еще терпеливо ждала Пайла. Я в этот миг уже перестал его ждать и видел: Виго понимает, что на душе у нас обоих.

– Как вы с ним познакомились? – спросил меня Виго.

Стоит ли объяснять, что это Пайл со мной познакомился, а не я с ним? Я увидел его в сентябре прошлого года, когда он пересекал сквер возле отеля «Континенталь»; этот молодой человек, еще не тронутый жизнью, был кинут в нас, как дротик. Весь он – долговязый, коротко подстриженный, еще по-студенчески наивный, – казалось, не мог причинить никому никакого вреда. Большинство столиков на улице было занято.

– Вы не возражаете? – обратился он ко мне с проникновенной вежливостью.

– Моя фамилия Пайл. Я здесь еще новичок. – Он ловко разместил свое долговязое тело на стуле, обняв его спинку, и заказал пиво. Потом взволнованно прислушался, вглядываясь в слепящее сияние полудня.

– Это граната? – спросил он с надеждой.

– Скорее всего выхлоп автомобиля, – сказал я я вдруг пожалел, что разочаровал его. Так быстро забываешь свою молодость; когда-то и меня волновало то, что за неимением лучшего слова принято называть «новостями». Однако гранаты мне уже приелись; о них теперь мельком упоминали на последней полосе местной газеты: столько-то взорвалось прошлой ночью в Сайгоне, столько-то в Шолоне, – они больше не попадали в европейскую прессу. Улицу пересекли красивые тоненькие фигурки в белых шелковых штанах, длинных, туго облегающих, разрезанных до бедер кофтах с розовыми и лиловыми разводами; я смотрел на них, заранее испытывая ту тоску по этим краям, которую я непременно почувствую, как только покину их навсегда.

– Красивы, правда? – сказал я, потягивая пиво, и Пайл рассеянно поглядел, как они идут вверх по улице Катина.

– Да, ничего, – сказал он равнодушно: ведь он был человек серьезный. – Посланник крайне встревожен этими гранатами. Было бы весьма нежелательно, говорит он, если бы произошел несчастный случай – с кем-нибудь из нас, конечно.

– С кем-нибудь из вас? Да, это было бы неприятно. Конгресс выразил бы неудовольствие.

Почему мы так любим дразнить простодушных? Ведь всего десять дней назад он, наверно, гулял по городскому парку Бостона с охапкой книг по Китаю и Дальнему Востоку, которые изучал для будущей поездки. Он даже не слышал того, что я говорю, – так он был поглощен насущными проблемами демократии и ответственностью Запада за устройство мира; он твердо решил – я узнал об этом довольно скоро – делать добро, и не какому-нибудь отдельному лицу, а целой стране, части света, всему миру. Что ж, тут он был в своей стихии: у его ног лежала вселенная, в которой требовалось навести порядок.

– Его отправили в морг? – спросил я у Виго.

– Откуда вы знаете, что он умер? – Это был глупый, типичный для полиции вопрос, недостойный человека, читавшего Паскаля и так нелепо любившего свою жену. Нельзя любить, если у тебя нет интуиции.

– Нет, я не виновен, – сказал я, уверяя себя, что это правда. Разве Пайл не поступал всегда по-своему? Я хотел понять, чувствую ли я хоть что-нибудь, но не испытывал даже досады на то, что меня подозревает полиция. Во всем виноват был сам Пайл. «Да и не лучше ли умереть нам всем?» – рассуждал во мне опиум. Однако я искоса поглядел на Фуонг: для нее это будет ударом. По-своему она его любила, – разве она не была привязана ко мне и не бросила меня ради Пайла? Она связала свою судьбу с молодостью, надеждой на будущее, устойчивостью во взглядах, но они подвели ее куда больше, чем старость и отчаяние. Фуонг сидела, поглядывая на нас обоих, и мне казалось, что она еще ничего не понимает. Пожалуй, стоило бы увести ее домой прежде, чем до нее дойдет то, что случилось. Я готов отвечать на любые вопросы, чтобы поскорее покончить с этим розыском, кончить его вничью, а потом рассказать ей все наедине, вдали от бдительного полицейского ока, от жестких казенных стульев и голой электрической лампочки, вокруг которой вьются мошки.

Я спросил Виго:

– Какое время вас интересует?

– Что вы делали между шестью и десятью вечера?