Тихий американец

Я узнал кое-кого из гостей Гренджера и поклонился им, прежде чем сесть; сам Гренджер отвел глаза. За последние несколько месяцев я видел его только раз с той ночи, когда Пайл влюбился. Несмотря на пьяный угар, до него, видно, дошло какое-то обидное замечание, которое я отпустил по его адресу в тот вечер, – он сидел насупившись, хотя мадам Депре, жена чиновника информационного отдела, и капитан Дюпар из службы прессы кивали мне и подзывали меня к себе. С ними был высокий мужчина (кажется, хозяин гостиницы из Пномпеня), молодая француженка, которую я никогда прежде не видел, и еще два-три человека, – я встречал их в барах. На этот раз, к удивлению, компания была не очень шумная.

Я заказал стаканчик пастиса, – мне хотелось дать Пайлу время прийти: планы порой рушатся, и пока я не начал ужинать, можно было еще надеяться. А потом я подумал: на что мне надеяться? На удачу в делах ОСС – или как там зовется их банда? На успех бомб из пластмассы и процветание генерала Тхе? Или же такой, как я, должен надеяться на чудо – на то, что мистер Хен решит спор каким-нибудь более замысловатым способом, чем смерть? Все было бы куда проще, если бы нас обоих убили на тайниньской дороге. Я просидел двадцать минут над своим пастисом, а потом заказал ужин. Время приближалось к половине десятого; теперь он уже не придет.

Помимо своей воли, я все время прислушивался. Чего я ждал? Крика? Выстрела? Беготни полицейских за оградой? Я все равно ничего не услышу, потому что компания Гренджера была уже под градусом. Хозяин гостиницы, у которого был приятный, хотя и непоставленный голос, запел, а когда хлопнула еще одна пробка от шампанского, другие стали ему вторить. Молчал только Гренджер. Он сидел, тараща на меня воспаленные глаза. Уж не думает ли он затеять со мной драку, – для Гренджера я был слишком слабый противник.

Гости его пели чувствительную песню, и, ковыряя без всякого аппетита своего каплуна по-герцогски, я впервые с тех пор, как узнал, что она в безопасности, думал о Фуонг. Я вспомнил как, ожидая вьетминцев, Пайл сказал: «Она мне кажется свежей, как цветок», – а я ответил с деланной небрежностью: «Бедный цветок!» Теперь она уже больше не увидит Новой Англии и на познает секретов канасты. Может, ей никогда не суждено и жить обеспеченной жизнью. Разве я имею право дорожить ею меньше, чем мертвецами на площади?.. Страдание не становится более мучительным оттого, что страдальцев много; одно тело может выстрадать не меньше, чем все человечество. Я рассуждал, как журналист, заботясь только о численности, и тем самым предал свои собственные принципы; я так же, как Пайл, встал на одну из сторон в схватке, и отныне всякое решение мне будет даваться с трудом. Поглядев на часы, я увидел, что уже без четверти десять. Может быть, его все-таки задержали; может, тот, в кого он верил, о нем позаботился, и Пайл сидит теперь у себя в миссии и с нетерпением расшифровывает телеграмму, а потом, топая, взбирается по лестнице в мою комнату на улице Катина. «Если он придет, я ему все скажу», – подумал я.

Гренджер вдруг поднялся с места и пошел ко мне. Он не заметил, что на дороге у него стоит стул, споткнулся и оперся рукой о край моего столика.

– Фаулер, – сказал он. – А ну-ка выйдем.

Я положил на стол деньги за ужин и последовал за Гренджером. У меня не было желания с ним драться, но в ту минуту я бы не возражал, чтобы он избил меня до полусмерти. В наши дни так трудно замаливать грехи.

Он облокотился на парила моста, и двое полицейских следили за ним издалека.

– Мне надо с вами поговорить, Фаулер.

Я подошел к нему на расстояние удара и стал ждать, что будет. Он не двигался. Гренджер был как бы аллегорическим изображением всего, что я ненавижу в Америке, – так же плохо изваянным и таким же бессмысленным, как статуя Свободы. Не шевельнувшись, он произнес:

– Вы думаете, я налакался?. Ошибаетесь.

– Что с вами, Гренджер?

– Мне хочется с вами поговорить, Фаулер. Не могу я сегодня сидеть с этими лягушатниками! Я и вас не люблю, но вы хоть говорите по-английски. Или вроде как по-английски. – Он горбился в полутьме – массивный, бесформенный, как неразведанный материк на карте.

– Чего вы хотите, Гренджер?

– Не перевариваю англичан, – сказал Гренджер. – Как только Пайл вас терпит! Наверно, оттого, что он сам из Бостона. А я – из Питтсбурга и этим горжусь.

– Ну и гордитесь на здоровье.

– «Гордитесь на здоровье»! – Он сделал слабую попытку высмеять мое произношение. – Снобы проклятые! Будто лучше вас и нет никого. К чертям собачьим! Будто вы одни знаете все на свете!

– Спокойной ночи. Меня ждут.

– Не уходите, Фаулер. Вы что, каменный?. Не могу же я разговаривать с этими лягушатниками!

– Вы пьяны.

– Выпил два бокала шампанского, вот и все. Да и вы были бы не лучше на моем месте. Мне надо ехать на Север.

– Ну и что из этого?

– Да разве я вам не говорил? Мне почему-то кажется, что об этом все знают. Утром я получил телеграмму от жены.

– Ну?

– У сына полиомиелит. Ему очень плохо.

– Как жаль…

– Вам чего жалеть? Ребенок-то не ваш.

– А вы не можете слетать домой?