Тихий дом

Уровень А. Глава 5

Телефон лежал так, что, едва взглянув на экран, и Погодин и Замятин без труда прочли короткое послание. Над столом повисла пауза: сидящие за ним молча уставились друг на друга. Майор, который перед приходом сообщения набрал в рот хороший глоток томатного сока, казалось, не знал, куда его деть: проглотить или выплюнуть. Пока он, надув щеки, принимал это сложное решение, Погодин осторожно взял телефон в руки. Так осторожно, будто из него могла вдруг вырваться огромная щупальца и затянуть их с Замятиным в потусторонний мир. Мирослав смотрел на сообщение, не веря глазам, и неизвестно, сколько пробыл бы в таком оцепенении, если бы не зычный бас майора:

– Ну чего ты сидишь-то, Мир?! Давай звони ему! Чего тянешь?

– Ну да…– отмер наконец Погодин. – Я как раз пытался сообразить, можно ли ему звонить сейчас.

– Нет, блин, нельзя! Он ведь уже в Тихом доме гребаном!

У Погодина нервы тоже оказались не железными: в ответ на эту реплику он разразился хохотом, и Замятин почувствовал себя будто под обстрелом черно-белых перцовых горошин.

– Тьфу ты черт! – В сердцах выругался майор. – Совсем уже с ума посходили!

Он выхватил из рук Мирослава телефон и без промедления набрал номер Рэя. Ответа дожидался мучительные секунды, прошло их порядка десяти. Наконец, на вызов ответили.

– Алло, Рэй? – Закричал Замятин в телефон будто в глухую трубу. За соседними столиками обернулись. – Ты где сейчас? С тобой все в порядке, жив-здоров? Что с Домом?

– Приезжайте и сами увидите, – донеслось из трубки. – Адрес вы знаете....

До места добирались молча. Что было толку сотрясать загустевший от напряжения воздух пустыми разговорами? «Гелендваген» упорно пробирался к цели, обозначенной пульсирующей точкой на экране навигатора, в плотном вечернем трафике. Напряжение ощущалось во всем: в тесном скоплении автомобилей, которые едва ползли по дороге, чуть не касаясь друг друга боками; в духоте жаркого городского дня, которая к вечеру опустилась к самой земле, сгустившись, смешавшись с пылью и парами разогретого асфальта; в молчании двоих, сидящих в салоне.

Молчание это было особого свойства – тишина прошивала воздух нитями невысказанного, но проживаемого прямо сейчас на пике, как дерево почву корнями, и получалось полотно такой плотности, хоть топор на него вешай или что потяжелее. Нервы, похоже, сдавали у обоих. Погодин смотрел вперед, и профиль его казался высеченным из камня. Все в нем было напряжено, твердо и монолитно как изваяние: нахмуренные надбровные дуги, обозначившиеся рельефными выступами тонкой работы; нос с едва заметной горбинкой и узкими крыльями; четкие скулы, под которыми напряглись бугры желваков. Замятин же сидел, отвернувшись к окну, сложив на груди руки, и его крепкое массивное тело тоже казалось тяжелой твердокаменной глыбой.

Размышлял ли каждый из них о своем или оба они думали об одном и том же, угадать было сложно, но в новоявленном кружеве тишины мысли их, казалось, пересекались то на одном квадрате узора, то на другом, сплетаясь узлами, еще больше уплотняя и без того убористый рисунок.

Прямо по курсу поверх пыльных автомобильных крыш, за полосой дрожащего оплавляющегося прозрачной патокой марева, розовел закат. С одной стороны, казалось, что он совсем близко, стоит лишь дождаться, когда застой на дороге оживет, зашевелится, и рвануть на четвертой передаче навстречу красочному сиянию. С другой – городской смог, хмарь над раскаленными асфальтом и железом делали этот закат, с его чистыми красками и первозданной красотой, похожим на мираж, путь к которому может быть бесконечно долгим и трудным. Ведь на этом пути для начала нужно высвободиться от власти наложенного на город заклятого купола, под которым происходит суетная и бессмысленная возня.

Почти у самой границы этого купола, в каких-то нескольких километрах от Московской кольцевой дороги, пульсировала на навигаторе точка. Она мигала тревожным красным, суля путникам откровение, которое может навсегда изменить их сознание, перевернуть души. Будто эта точка является меткой схождения правды и вымысла, на пересечении которых сияет истина, началом начал и черной дырой, влекущей в небытие, одновременно. И сердца тех, кто сидел в салоне, непроизвольно подстраивались под ее ритм.

Наконец, плотность автомобильного потока поредела, Погодин переключил передачу, сильней нажал на газ, Замятин вольготней уселся в кресле, откинувшись на спинку. От простых будничных движений тугое плетение окутавшей их тишины будто ослабло, распустилось, колыхнулось паутиной на встречном ветре. Навигатор увел машину на менее оживленные улицы, а дурманящий закат остался за серыми коробами домов, исчез из виду, будто и не было его вовсе.

Пока доехали до места, над Москвой растеклись чернильные сумерки как акварель на мокрой бумаге. Достигшая апогея духота наконец лопнула, и сквозь прорехи в ней застучали по лобовому стеклу тяжелые ленивые капли.