Тихий дом

В том, что Лис любит его, Замятин не сомневался. Как и в том, что мог бы остановить ее, сгрести в охапку, прижать к себе и растопить в масло затвердевшее в ней решение уехать, подумать. Но делать этого он не стал – он тоже ее любит. Кажется, любит. Замятин не был склонен к пафосу и розовым соплям, поэтому словом «любовь» раскидываться не привык. Но он точно знал: он хочет, чтобы Лис была счастлива. Конечно, в отношении нее он испытывал и другие желания, по большей части куда менее возвышенные. Но видеть ее счастливой – доминировало над всеми прочими. Наверное, это и есть любовь, думал он. А сможет ли он сделать ее счастливой? Любить сможет, оберегать сможет, сгребать в охапку и заваливать в кровать – да сколько угодно. Но достаточно ли этого для того, чтобы она была счастлива вполне?

Над их поначалу бесшабашно счастливым союзом со временем нависло пасмурное облако того, что называют разницей менталитетов. Казалось, алогичная страна Россия, которая издалека виделась Лис забавнейшим объектом изучения, и носящий ее в себе, как Кай льдинку в сердце, Замятин стали сводить рациональную норвежку с ума. Захватив Лис в свое магнитное поле, Россия потянула ее все глубже, в самую свою сердцевину, туда, где внешний хаос подчинен особым, непостижимым европейскому уму законам. И в центре этого хаоса находился Иван Замятин со своей неспокойной, подчиненной тем же законам жизнью. С ненормированным рабочим графиком; живущий одним днем и пугающе весело смеющийся при одном только упоминании понятия «планирование жизни». Человек, который среди ночи срывается куда-то по звонку, а вернувшись, вешает кобуру на сушилку для полотенец и засыпает в кресле, пока Лис заваривает ему чай.

Она не могла его просчитать, не могла представить, каким он будет через пять или десять лет. И это пугало. Но больше всего ее пугало то, что как бы ни пыталась она в своих фантазиях усадить постаревшего Замятина в уютное кресло возле камина и заставить его благодушно созерцать пламя домашнего очага в окружении большого семейства, это никак не получалось. Даже в ее воображении Иван Андреевич расслабленно и умиротворенно в этой идиллической картинке вести себя не хотел. Поэтому она сказала ему, что ей «нужно обо всем подумать», и уехала, а он отпустил. Ведь он не мог пообещать, что когда-нибудь вдруг изменится, перестанет быть собой и мимикрирует под благонадежного во всех отношениях и скучного норвега. Пообещать, конечно, мог, но врать не хотел. Готова ли она быть с ним, таким вот несуразным, решать ей. И делать это надо осознанно и взвешенно, отдавая себе отчет во всех возможных последствиях.

– Даже не знаю, как правильно ответить на этот вопрос, Мир, – честно признался Замятин, отогнав мысли о Лис.

В трубке снова просыпалась перечная смесь погодинского смеха.

– Все с тобой ясно. В общем, приглашаю тебя на поздний обед. Для того чтобы переварить такую информацию, твоему мозгу потребуются быстрые углеводы.

– Не уверен, что мой мозг справится с этим бредом даже при помощи быстрых углеводов. Но жрать, откровенно говоря, хочется. Тут ты угадал.

Встретиться договорились в одном из излюбленных мест Мирослава – на крыше «Ритц-Карлтона». Майору от Скворцовых до центра пилить было прилично, но, один черт, на Петровку придется ехать. У него помимо этого заведомо гиблого предприятия с частным расследованием смерти Лизы Лаптевой дел по горло, причем таких, за которые ответ держать придется не перед эфемерной совестью, а перед вполне реальным начальством.

Проходя мимо охранника у дверей элитного отеля майор насупился – костюм на блюстителе покоя этого олимпа был дороже, чем весь его гардероб. Замятин никогда не комплексовал из-за своего простецкого вида, но подобные места все равно вызывали в нем дискомфорт. Эти безукоризненно выскобленные стены странным образом довлели над простыми смертными, стоило к ним приблизиться вплотную, будто безупречность добавляла им веса, как реклама цены самой простой безделице. Однако сотрудник местной службы безопасности пристально разглядывать будничное облачение Замятина не стал. Оглядел одним махом, задержался на лице, и по глазам его Замятин понял – признал за своего. Майор, в свою очередь, по цепкому взгляду тоже сразу смекнул: перед ним бывший служивый, подавшийся к частникам за длинным рублем. Рыбак рыбака видит издалека. Даже корочкой светить не пришлось.