Тихий домик

— Здесь есть село Луначарское… Это то самое, где обосновалась банда Бугайлы. Грабители и убийцы. Хладнокровные, жадные. Даже с фашистами делятся неохотно. Но те их всячески поддерживают и снабжают оружием, потому что Бугайла выдает членов партии и комсомольцев. Бугайлу мы еще не смогли ликвидировать.

— Есть непроверенные сведения, что он агент Коха…

— Вот именно. Кох поручил Бугайле держать связь со всей своей агентурой, которую он, возможно, готовил еще до войны. За Бугайлой нужно смотреть. Это может сделать Смирнова, местная учительница, пожилой человек и, несмотря на возраст, одна из лучших наших разведчиц.

— Кстати, от Смирновой известно, что с Бугайлой связаны жители того же села Николай Лукашенок и братья Гладыши…

— Это проверено?

— Да!

— Но ведь Лукашенок просился в отряд Скоблева!

— Да. Им известна фамилия Сташенко… Лукашенок пробовал заводить на этот счет разговор со Смирновой, но она только пожимала плечами и отвечала, что никогда не слыхала о таком…

— Вы передали инструкции Смирновой: при первом же внимании к ней бандитов немедленно прекратить с нами всякую связь?

— Да. Она это знает. И вот несколько дней мы лишены информации из Луначарского…

— Два дня еще выждать надо.

— Конечно.

Комбриг провел карандашом линию между Луначарским и Верино.

— Не так далеко. И кругом леса, болота…

— Может показаться странным почти одновременное появление этого обоза с детьми и Коха в Верино. Расценить, как случайность? Но надо иметь это в виду…

— Странно, что мы не располагали никакими сведениями об этом детском доме. Уж не хитрость ли это самого Коха?

— О Кохе не было сказано, было сказано о Шрейдере. Возможно, Шрейдер хочет отправить этих детей в Германию и тем отличиться!

Комбриг снова заходил по комнате и потом приглушенно сказал:

— Может быть, я и ошибаюсь. Но мне все больше кажется, что это наш детский дом, с нашими, советскими людьми, которые не успели эвакуироваться. А все остальное был маскарад. Что им оставалось делать, если гитлеровцы их обогнали? Только возвращаться обратно, в свой дом.

— Значит, прежде всего надо выяснить, был ли детский дом в районе Верино?

— Да.

— Хорошо, Михаил Сидорович, — Глазов закурил. — Допустим, что детский дом был. А тот ли вернулся?

— Поэтому я и хочу дать задание Скоблеву, выяснить все, что касается детского дома.

— А мы тем временем запросим Москву…

— Это можно сделать сейчас же…

— Согласен с вами. По крайней мере будем знать, существовал ли детский дом в районе Верино до войны. Пойдемте к рации.

Комбриг и комиссар вышли из своей землянки и, пройдя метров сто, спустились в другую, где была оборудована радиорубка.

— С Москвой есть связь? — спросил комбриг.

— С Центром?

— Да.

— Попробую, — ответил радист Владимир Пиняев.

Он включил рацию, замигали красные и зеленые огоньки.

— Есть. Держу связь с Центром…

— Хорошо. Передайте следующую телеграмму на имя начальника управления: «Был ли в районе Верино Белоруссии детский дом и какие есть сведения об его эвакуации? Обнаружен обоз с детьми, двигающийся в тыл оккупантам. Есть предположение, что это местный детский дом, располагавшийся до войны где-то в районе Верино. «Неуловимый».

Как всегда в таких случаях, время, казалось, движется очень медленно. Комбриг и Глазов шагали по комнате. Тихо пели радиосигналы, что-то попискивало, мигало. И как далеко летели сейчас их слова, за многие километры, в Москву…

Когда комбриг держал прямую связь с Москвой, его охватывало волнение, потому что там столица, там бьется сердце Главного штаба, оттуда руководят нашей армией, всей боевой деятельностью.

А разгром фашистов обеспечен. Разве знают они, почти подошедшие к Москве, что глубоко в их тылу действуют мощные партизанские соединения, что ни один шаг фашистов не ускользает от глаз разведчиков? И из всех отрядов донесения летят в Москву…

Комбриг невольно вспомнил собственное детство. Оно прошло в сибирском селе. Что ж вспоминать? Нерадостным оно было. Отец умер рано. На руках у матери осталось восемь ребятишек. Село-то Новопокровка не из богатых. Вот так и батрачили все они, от старшого до меньшого, на кулачье…

А юность — уже в колхозе. В тридцатом году по путевке комсомола пошел матросом на буксир «Новосибирск». Следующий год — добровольное вступление в Красную Армию. Каракумы, пограничная застава, борьба с басмачами. Потом учеба в пограничном училище… Многое дали ему и практика, и обучение погранделу.

И прежде всего он научился разбираться в людях, оказывать им помощь. А это было самым главным. Решительность, бесстрашие, непреклонность… — все эти качества необходимы партизану. Но главное — знать человека, понять его сущность. В конечном итоге решить, годится или подведет.

И комбриг учил своих людей судить о человеке только так: прикидывать, пошел бы с ним в разведку или нет?..

— Есть ответ Москвы! — воскликнул радист.

— Что ответили?

— «Населенный пункт Коровкино, Веринский район, детский дом на 250 человек. Директор Шаров Виктор Иванович. Подробности будут переданы дополнительно. Андрей».

— Почему Шаров? Ведь Сташенко докладывал о Тишкове! — пожал плечами Глазов.