Тихий Дон Кихот

В руках Перейкина вдруг появилась гитара. Он что-то стал рассказывать, одновременно подтягивая колки, сопровождая свою речь струнным перебором, как на литературном вечере. Потом запел довольно обычным голосом, но с таким чувством и удовольствием, что всем захотелось и слушать, и подпевать одновременно. И хотя песня была его собственного сочинения, то есть слов ее никто не знал, Акулина приладилась допевать за Перейкиным окончания слов.

Даже через медовое опьянение Аня расслышала в песне Владислава множество нелепостей, откровенных заимствований и литературных штампов. Тема тоже была довольно расхожей: зима, деревенская околица, девушка с пустым ведром, студеный колодец… В какой-то момент она перестала следить за текстом и почувствовала, что падает в этот темный колодец, как Алиса или набоковская Аня. Голова стала перевешивать, и чтобы не лететь вверх ногами Аня очнулась.

Ее настоящая, не кэрролловская, не набоковская голова, ткнулась в плечо Корнилова. Этот жест был вполне нормальным и не выдавал ее опьянения окружающим. Жесткое плечо мужа было неудобно, оно двигалось, волновалось, сопровождая убедительную речь, к кому-то обращенную.

— Ты, Миша, боишься женщин, — услышала Аня голос Влада Перейкина, — поэтому ты несвободен.

— Это я боюсь женщин?

Аня почувствовала, как пальцы мужа подергали ее за ухо и стали приближаться к носу. Руки ее еще не слушались, поэтому она решила защищаться зубами, но агрессор успел отдернуть руку.

— Вот видишь! — обрадовался Перейкин. — Вот как боишься! Аню, свою жену, боишься…

— Аню я не боюсь, — возразил Корнилов и дернул плечом.

— Перестаньте говорить обо мне в третьем лице, — пробормотала Аня. — У меня от этого голова идет кругом, как в чугунном котелке…

— Святые отцы ушли на службу? Давай, Миш? А то я от медовухи уже жужжать начинаю, — Перейкин откуда-то из-под стола достал бутылку французского коньяка. — Акуль, ты не выдавай нас… Говорю, не выдавай нас! Наш человек, проверенный…

Акулина нырнула в свою заветную дверь и вынырнула уже со множеством холодных закусок на подносе.

— Ну, зачем ты? Это же не водка, — вздохнул Владислав, но блестящий грибочек все-таки подцепил кончиком ножа. — Акуля, вот разведусь в этот раз, заберу тебя отсюда. Пойдешь за меня замуж? Куда ты все время убегаешь?.. Думаешь, Миш, я треплюсь? Возьму вот и женюсь, сделаю ей операцию, выпрямлю нос. Ты мне еще завидовать будешь.

Они выпили сразу помногу, захрустели солениями.

— Я иногда тоскую о тех женщинах, еще не эмансипированных, — заговорил Перейкин, оглядываясь на дверь и разливая коньяк в чайные кружки. — Представь себе жену, которая ничего не понимает из нашей беседы. Разумом совершенное дитя! Пробка! Но сердцем зато чувствует все. Ты бы хотел такую жену?

— Согласен, — ответил Корнилов, но не на последний вопрос. — Кто сказал, что логический ум — не порок, а добродетель? Женская логика, женская логика… Не нужна женщине логика. В этом ее добродетель…

— Вот ты и попался! — обрадовался Перейкин. — Как там у вас, следователей, говорят? Вот я тебя и расколол. Скажи мне теперь, что ты не боишься женщин?.. Вот ты говорил про богатство, большие деньги. Тебя это мучает, а меня нет. Я сегодня такой же свободный, как и раньше, когда работал училкой на полставки…

— Училкой?

— Ну, учителем, — поправился Перейкин. — Сначала основы философии и религии гимназистам преподавал, а потом английский. Ко мне на уроки даже учителя приходили, послушать про дзен-буддизм и ницшеанство.

— Не сомневаюсь, — буркнул Корнилов.

— Не сомневаюсь, — повторил за ним Перейкин. — Тебя вот мучает, что ты не можешь такую женщину, как Аня, обеспечить? Особняк, яхта, заграница… Мучает? Ломает? Не хочешь, не отвечай. А мне совершенно это неважно. Светка, конечно, без этого уже прожить не может, а я могу. И без нее могу. Ведь это здорово, что мы сначала испытываем влечение, страсть, бурю, а потом охлаждение, разочарование, успокоение. Этот закон природы прекрасен. Потому и умирать вовремя не страшно. Ниточки ослабнут, перетрутся. Что тут терять? Главное ведь с тобой так и останется навсегда…

— Я тебе не верю, — сказал Михаил.

— Что душа бессмертна?

— Нет, что для тебя все это так просто: деньги, собственность, особенно, семья, отношения с женой.

— А вот я женюсь на Акулине, тогда увидишь, — ответил Перейкин и выпил, не дожидаясь собеседника.

— Какая свобода? Тебя деньги никуда не отпустят, даже если ты задумаешь все бросить, все свои коммерческие дела послать подальше. Они тебя найдут в скиту, в деревне рядом с Акулиной и предъявят счет.

— Человеку многое не дано, — ответил Владислав, хотя и не сразу. — Но вот способность уходить никто от него отнять не может. Человек всегда, в любой момент жизни, может сделать выбор. Ты знаешь, что такое женщина?

— Кто такое, — попыталась поправить его Аня. — Кто такая…

— Кто такая, — принял поправку Перейкин. — Вот Аня кто?

— Дурацкий вопрос, — сказал Корнилов.

— Сам ты дурацкий, — боднула его головой Аня.

— Аня — это судьба. Твоя, его, моя тоже…

— Ты-то тут при чем? — не согласился Корнилов.