«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

«Книга пугала мудреными словами и выражениями: нравственная революция, мировоззрение, деспотизм, высшая идея общественного устройства... Но не было сил оторваться от нее: озаренная всепроникающим светом, перед изумленным взором развертывалась сложная ширь жизни, ясным и близким становилось темное, далекое, чуждое — все, что казалось недоступным для постижения, — и пробуждающаяся мысль загоралась смутным восторгом и радостью первого прозрения...

С самого утра лежал над этой книгой Сергунька: день был праздничный» (279). Так начинается рассказ «Счастье» — о счастье познания, которое противостоит окружающей казачка Сергуньку «мелкой, обрыдлой обыденщине, скуке, безнадежной тесноте, серости» (281).

«Ему хотелось сказать им, этим старым, износившимся от черного, неблагородного труда людям, какую радость, какое упование дает этот чудесный свет растущего понимания, как раздвигается чудесная жизнь, в какую чудесную высь взлетает душа... Но слов таких, каких надо, сильных, ясных, вразумительных, не было для них у него, темных и равнодушных» (283).

Таких слов — сильных, ясных и вразумительных — явно не хватало и самому писателю. Он часто подменял их — с нашей сегодняшней точки зрения — наивными банальностями, которые в ту пору были выражением «передового мировоззрения» и служили, как полагали народники, «просвещению народа».

При сравнении жизни казаков, их мироощущения, казачьей души в народнических рассказах Крюкова с казачеством, изображенным в «Тихом Доне», создается впечатление, будто речь идет не об одном и том же народе, а о разной казачьей душе. В «Тихом Доне» рассказано о людях гордых, высоких, счастливых, живущих осмысленно, не нуждающихся в жалости, а в рассказах Крюкова — о забитых, темных, согбенных нищетой и униженностью, вызывающих жалость и тоску. Причина тому — в различии исходных позиций писателей. Если Шолохов, обращаясь к недавней истории казачества, изображал красоту минувшей казачьей жизни, ностальгически восхищаясь ею и сопереживая его исторической трагедии, то Крюков, реализуя «тенденцию» народнической литературы, «обличал» современную ему народную жизнь казаков.

Различие между Крюковым и Шолоховым не ограничивается различием их художественных задач — «обличения» действительности у Крюкова и постижения полной и объективной правды жизни у Шолохова. Оно пронизывает всю поэтическую структуру их творчества.

Подчеркнем еще раз, что в данной работе не ставится задача всеобъемлющего анализа поэтики Шолохова, равно как и Крюкова. Вопросы поэтики и стиля этих писателей рассматриваются нами лишь под одним, четко обозначенным углом зрения — прояснения проблемы авторства «Тихого Дона». Для нас важно выявить наличие или отсутствие общих или связующих моментов в рассказах Крюкова и в прозе Шолохова и ответить на вопрос — имеются ли хоть какие-то завязи поэтики и стиля «Тихого Дона» в рассказах Крюкова?

И первое, что становится очевидным при сравнении рассказов Крюкова с прозой Шолохова, — качественная разница в уровне того, что называется психологическим анализом в исследовании внутреннего состояния и взаимоотношений героев. Талантливый бытописатель и острый обличитель язв современной ему действительности, в художественном анализе человеческой психологии Крюков прошел мимо завоеваний Достоевского, Толстого, Чехова и задержался в своем творческом развитии где-то в эпохе сентиментализма.

Вот как описывает он зарождающееся чувство у молодых героев рассказа «Казачка»: «Она сделала рукой красивый, решительный жест (?) и сердито отвернулась. Ее молодому собеседнику всё в ней казалось необыкновенно красивым, оригинальным и привлекательным; он тайком любовался ею и глядел на нее, хотя больше украдкой, с несколько робким, но жадным любопытством молодости. Что-то смелое, решительное, вызывающее было в ее сверкнувших на минуту глазах... Она сама, видимо, сознавала свою красоту, и быстрый взгляд ее карих, блестящих глаз, который она исподлобья кинула на студента, самодовольно и хитро улыбнулся (?)» (30).

Очевидна близкая к штампу затертость тех слов, которыми Крюков пытается передать душевное состояние героев. У автора — проблемы с элементарной стилистикой, языковым слухом. Крюков «не слышит», не понимает, что нельзя сказать: «сделала рукой <...>жест» и уж тем более нельзя писать: «быстрый взгляд ее карих, блестящих глаз <...>самодовольно и хитро улыбнулся». Ясно, что ни о каком психологическом анализе здесь даже говорить не приходится.

Приведем еще пример того, как исследуются и воспроизводятся в рассказах Крюкова человеческие взаимоотношения. Рассказ «Из дневника учителя Васюхина» повествует о сердечных переживаниях казака — учителя приходского училища: