«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Те же слова — и в «Поднятой целине»: прозелень, чернь, изморозь, наволочь, коловерть, синь, сколизь, невидь, теплынь, некось, мокрость, мешавень, стукотень, жаль («Когда же ты меня покинешь, проклятая жаль?» — задает себе вопрос Кондрат Майданников, горюя о скотине, которую он отдал в колхоз). Встречаются эти слова и в «Донских рассказах»: мокрость, сколизь... Большею частью это — диалектизмы, хотя далеко не все они зафиксированы в «Словаре казачьих народных говоров».

За исключением общеупотребительных — таких, как зыбь, рябь, темь, — слова этого типа практически полностью отсутствуют в лексиконе Крюкова. «Антишолоховед» М. Мезенцев в подтверждение своей гипотезы об авторстве Крюкова заявлял, будто Шолохов заимствовал у Крюкова любимое последним слово зыбь. Но он «не заметил» отсутствия в рассказах Крюкова целого пласта словообразований того же типа, широко представленных в «Тихом Доне», равно как в «Донских рассказах» и «Поднятой целине».

Сопоставление диалектной лексики в произведениях Шолохова и в рассказах Крюкова свидетельствует об органическом языковом единстве «Тихого Дона», «Донских рассказов» и «Поднятой целины». В них практически один и тот же лексикон диалектных и местных речений, на 85% не совпадающий с лексиконом диалектных слов Крюкова. Анализ диалектизмов и местных речений также подтверждает несоразмерность богатства словарного запаса в «Тихом Доне», «Донских рассказах» и «Поднятой целине» с уровнем словарного запаса рассказов Крюкова.

Если допустить, что автор «казачьих глав» «Тихого Дона» — Крюков, то возникает естественный вопрос: как же он мог написать эти главы, располагая в рассказах всего 15% диалектного лексикона «Тихого Дона»? А ведь диалектные слова в «Тихом Доне» в своей превосходящей части падают именно на «казачьи главы».

Крюков или любой «белый офицер», чтобы написать «Тихий Дон», должен быть так же глубоко погружен в стихию народного языка и столь же исчерпывающе знать его, как знал Шолохов.

Количество диалектизмов в «Тихом Доне» — прежде всего, в авторской речи — несколько сокращается лишь в четвертой книге романа, который Шолохов завершил в конце тридцатых годов.

Все время работы над «Тихим Доном» — особенно в 30-е годы — писатель испытывал тяжкое давление — не только идеологическое, но и языковое и не в последнюю очередь в отношении диалектизмов.

Вместо того чтобы сопроводить текст романа, являющийся, помимо всего прочего, еще и уникальной заповедной кладовой народных форм казачьего языка, грамотным комментарием и словарем, редакторы варварски истребляли диалектные формы в «Тихом Доне». Гонения на диалектизмы начались в начале 30-х годов. По подсчетам Ермолаева, до 1953 года было сделано более двухсот «исправлений», касающихся диалектных форм⁸⁶. Особенно беспощадно они были произведены в 1953 году редактором К. В. Потаповым, который изъял из романа сотни диалектизмов. Приведем пример потаповской редактуры — на него ссылается и Ермолаев. Фразу: «Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову» — К. Потапов «поправил» следующим образом: «Не только сильную женщину, а и ядреных атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову». Как видим, «пурист» Потапов изъял из шолоховского текста просторечные и диалектные слова: «бабу квелую и пустомясую», каршеватых (от слова карша, что значит коряга), — а в итоге, по справедливому замечанию Ермолаева, «здесь уже нет Шолохова»⁸⁷.

При подготовке Собрания сочинений в издательстве «Художественная литература» в 1956—1957 годах по требованию Шолохова многие диалектизмы были восстановлены, но далеко не все.

Следует отметить, что в течение 30-х годов менялось и отношение самого Шолохова к диалектизмам, — оно становилось более строгим и взыскательным. Сыграла свою роль и дискуссия о языке в середине 30-х годов, которая была начата по инициативе Горького. Известно, что Горький выступил с резкой критикой Панферова и некоторых других писателей, бездумно засорявших литературу вульгаризмами, просторечными и местными диалектными выражениями. Шолохов самокритично — думается, не в последнюю очередь из-за своего резко отрицательного отношения к Панферову — поддержал в этом споре Горького.