Тихий городок

— Товарищ капитан, разрешите доложить, — прямо с порога начал он, — «Пограничник», отойдя от вокзала на три квартала, зашел в сквер, сел на скамейку и долго сидел. Видимо, нервничал. Курил папиросу за папиросой, — пояснил он. — Потом пешком пошел на проспект Ленина и спросил у постового милиционера, где находится наркомат. Сейчас, наверно, стоит у бюро пропусков. За время наблюдения встреч или хотя бы разговоров с прохожими у него не было.

— Если обратится за пропуском, немедленно ко мне. Если уйдет, продолжайте наблюдение, — переглянувшись с Гараниным, приказал Горцелидзе.

10

Кабинет Орлова заливало неяркое октябрьское солнце. Склонившись над столом, полковник в сильную лупу миллиметр за миллиметром изучал пожелтевшую семейную фотографию, изъятую у Курбанова. Наколок или записей на ней не обнаруживалось.

— Удалось выяснить, кто снят на фотографии? — спросил Семен Игнатьевич, не поднимая головы.

— Об этом я спросил у Курбанова в первый же день, когда он явился в Батуми с повинной, но он отказался отвечать. Твердил одно: показания дам только в Москве. Горцелидзе, — вы же знаете, до работы в органах он плавал на торговых судах и бывал в Турции, — лицо одного из мужчин показалось знакомым, вот этого, второго справа. Вы представляете, Семен Игнатьевич, он целый день не находил себе места, пытаясь вспомнить, где видел этого человека. Мне просто жаль смотреть было, как бедняга мучился. Помните, у Чехова, в «Лошадиной фамилии»? Вот и у нас нечто похожее было. И все-таки вспомнил! «Родственник» Курбанова оказался похож на отставного турецкого генерала Осман-пашу. Мы с Горцелидзе собрали все турецкие журналы и газеты, какие только нашлись в Батуми, и стали их листать. И что вы думаете? Через час наткнулись на фото Осман-паши. Вот посмотрите, — Гаранин протянул Орлову раскрытый журнал. — Кстати, любопытный момент. Этот Осман-паша с пеной у рта ратует за вступление Турции в войну на стороне Германии.

— Действительно, этот тип на курбановской фотографии и Осман-паша — одно и то же лицо. Но почему его вырядили как бедного горожанина?

Майор промолчал. Он и сам давно уже думал над этим, но ответа не находил.

Начальник отдела отложил фотографию и взял лежавший на столе пистолет.

— Тоже изъят у Курбанова?

— Да, экспериментальный, стреляет бесшумно.

— Вы полагаете, что он диверсант-террорист?

— Едва ли. Зачем ему в таком случае фотография генерала Осман-паши? Да и чем мог бы Курбанов совершить диверсию? Если бы у него была взрывчатка, Вилли заметил бы. Теракт? Тоже маловероятно… У меня, Семен Игнатьевич, есть другое предположение. Помните сообщение Вилли о том, что при вылете Курбанова Штендер назвал Баку и Москву, после чего сказал: «И обратно, не задерживайтесь»? Прибавьте к этому фотографию Осман-паши и пистолет. Картина становится более похожей на какую-то провокацию.

— Вызывайте арестованного. Послушаем, что он сам расскажет.

Гаранин поднял трубку телефона и набрал номер.

Конвоир ввел высокого человека в гимнастерке со споротыми петлицами. За несколько дней Курбаноз заметно осунулся, смуглая кожа приобрела землистый оттенок.

— Садитесь, — сказал Орлов, всматриваясь в его лицо.

Арестованный осторожно сел на краешек стула.

— Назовите вашу настоящую фамилию и расскажите о себе.

— Я понимаю, что по законам военного времени меня не помилуют. Улик хватает. Бегство из Баку, оружие, — начал он с надрывом, — поддельные документы. Я себе жизнь выторговывать не собираюсь…

Внезапно Курбанов схватился за сердце. Лицо его побледнело.

— Вам плохо? — вскочил с места Гаранин и успел поддержать готового упасть Курбанова.

— Воды, — еле слышно прошептал тот.

Вставший из-за стола Орлов подал ему воды

— Я слишком много пережил за последние дни, — словно оправдываясь за свою слабость, с запинкой произнес Курбанов.

Полковник вызвал конвоиров.

— Заберите арестованного. Немедленно врача.

Через несколько дней Курбанова снова привели на допрос.

— По национальности я — азербайджанец, родился в Баку, но рос в Турции. Отец эмигрировал туда вместе с муссаватистами. Да, простите, в прошлый раз я так и не назвал своего настоящего имени. На самом деле моя фамилия Мирзоев. К сожалению, доказать этого не смогу. Родственников ни здесь, ни там, в Турции, у меня нет.

Мирзоев умолк, глядя отсутствующим взглядом куда-то в угол кабинета. Гаранин не торопил его, понимая, как нелегко дается человеку, пусть даже сделавшему выбор и теперь готовому нести суровое наказание за прошлое, эта исповедь.

— Да, — вздрогнул Мирзоев, — простите, вспомнился отец. Как он тосковал перед смертью, что приходится умирать на турецкой земле. Вы даже себе не можете представить, что такое оказаться в одиночестве…

— Но ведь у отца были друзья, — мягко напомнил Гаранин.

Он специально не стал задавать обычных в подобных случаях вопросов, правильно рассчитав: агент, явившийся с повинной, надеется, что встретит не только кару — к ней он готов, — но и человеческое понимание.

Словно прочитав его мысли, Мирзоев с горечью сказал: