Тихий гром. Книга четвертая

Почти всю дорогу вертел Кестер «Казачью мысль» так и этак. Подумалось ему прочитать этот приказ мужикам, да ведь распалишь их только. А тут «резолюция» Кучина на углу… Еще наврать придется, как хлеб-то уберег.

Повертелись у Ивана Федоровича мысли туда и сюда, еще тверже усвоил он, что с мужиками ему не по пути: не признавать же власть голодранцев. И казаки за своего не признают. Но с ними как-то уютнее.

Агитаторы до деревни почти никогда не доходили, газеты, листовки разные тоже редко туда попадали. Но мужика десятилетиями казаки против себя «агитировали». Каждый натерпелся вдоволь. И как среди казачества с малых лет воспитывалось презрение к мужику, как существу низкому, полускоту, так и в крестьянских семьях, сызмальства слышали каждодневно о притеснениях казаков, а подросшие на себе испытывали боль и обиды. И копилось в глубинах душ мужичьих не только свое, личное зло, но и родовое, потомственное, собиралось в грозовую тучу.

2

В мутной воде завсегда лучше, говорят, рыбка ловится. Но и тут сама не пойдет она в руки — суметь ее надо взять-то. В беспорядочное, беззаконное это время Чулковы сыновья чувствовали себя, как рыба в воде — в своей стихии. А с тех пор, как в милицию на службу пристроились, и вовсе настали для них золотые денечки. Прямо не жизнь, а, можно сказать, сказка.

Все реквизиции выполняли они с великой охотой. Аресты, сопровождение в тюрьму, приводы арестованных на допросы были для них не просто работой, а в некотором роде наслаждением. Будто для того только и родились они. А тут Чербе, начальнику городской милиции, самогон потребовался. Добыть его братья Мастаковы вызвались в своем же хуторе.

Все винные запасы в городе разграбили, вылили, сожгли еще в первомайские дни. Теперь это добро водилось лишь у богатых господ в личных погребах. Так туда не сунешься. А вот кое-кто в деревне после страды наверняка заварил самогон. У мужика все взять можно. И направились братья в родной хутор по этому делу.

Погодка устоялась уже зимняя, можно сказать. Морозило ночами изрядно, и днем подбадривало неплохо. А снегу почти не было, так, на вершок поле прикрыл. На дороге же его разбили, растаскали, потому отправились братья на реквизированном тарантасе. Чуть свет из города выехали. Бутыль двухведерную в корзинной оплетке с собой захватили.

Всю дорогу ломали головы, к кому же им понаведаться, чтобы без ошибки на злачное место попасть. Весь хутор перебрали, в каждый двор мысленно позаглядывали, но уверенности в предположениях не было. А хотелось действовать наверняка, чтобы уж зайти к кому, так не с пустыми руками выходить.

Ипат — беспечный увалень. Распустил свои барские бакенбарды, развалился в тарантасе и лежит, как откормленный боров. Ни о чем заботы нет. А у Назарки так и вьются хитрые мыслишки, как хмель оплетают все, за что зацепятся.

— Ну чего ж ты сидишь-то, как пень дубовый! — нападал Назарка на брата. — Шевели мозгой-то, ведь уж доедем скоро!

— Ну, доедем и доедем, — отвечал Ипат. — Чего ты егозишься-то?

— И куда ж мы подъедем, к какому двору?

— К крайнему…

— И пойдем по дворам просить милостинку? Кто ж тебе сознается, что самогонка есть у его!

— Нажать хорошенько, признаются. На худой конец, к тяте родному завалимся. Там уж без ошибки добро это водится, небось, не в малых количествах.

— Ду-урак! — обозлился Назарка. — У отца-то мы завсегда выпьем и с собой прихватим, коль надо. Дак ведь мы же заданию выполняем. Цельную бутыль накачать велено. Черба-то чего нам скажет, ежели с пустыми руками воротимся? Какие ж мы милиционеры!

— А коли ты умный, — обиделся Ипат, — дак и скажи, чего делать. А то разорался, как сам Черба. Все бы ты командовал только!

— И скажу!

— Вот и скажи.

— Слушай, — сказал Назарка примиряющим тоном и достал папироску. — Вот щас как на бугор перед хутором подымемся, я слезу. Отсель весь хутор, как на ладошке, видно. Даже во дворах и за дворами кой-чего доглядеть можно… А ты по хутору поедешь тихонько, не торопясь, чтоб все видели, что милиционер припожаловал по какому-то важному делу. Заезжай с любого конца, — все равно я увижу, — и нажимай хорошенько, как ты умеешь, требовай, дознавайся. Да опять же не торопись. Тебе надо всего избы три-четыре прошуровать с добрым нажимом. Поискать для виду. А за это время вестовые по всему хутору понесутся. Бабы с кубышками замечутся по гумнам, по баням, по огородам, по амбарам и погребам. А я все это, засеку и на ус намотаю. Понял?

— Чего уж тут не понять-то, — заулыбался Ипат и полез целоваться к брату. — Прям генеральский у тибе разум, Назарка. Стратег! Все! Чербу, солдатишку этого, коленом под задницу, а тибе начальником городской милиции становиться надоть.

— Ишь ты, балбес, как запел! Понадобится, так начальником стану, а поколь мне и тута тепло и уютно, — заявил Назарка, достал карманные часы, когда-то принадлежавшие отцу Сергию, и добавил: — Щас половина десятого… Через час-полтора я к тебе притопаю. И тогда уж не наобум шастать по избам станем, а с точным прицелом. Дуй, брательник!