Тихий гром. Книга четвертая

Только к полуночи двинулся с хутора обоз. Малов ехал впереди на своем коне и был несказанно доволен успехом дела. Более тридцати добровольцев набралось в этом маленьком хуторе, да с Зеленой восемь человек подъехали вечером. Десять хуторян в конный полк записались. Более половины — на своих лошадях. А Тимофею Рушникову, поскольку нельзя оставлять его хозяйство безлошадным, взяли серого хорошего коня у Демида Бондаря, у Тюти, стало быть.

Рассудили мужики просто: коли сам Демид не годен в строй — ущербный он — и детей у них с Матреной нету, так пусть конь его послужит доброму делу. Но Тютя, понятно, не обрадовался такому решению, будто душу из него вынули вместе с любимым конем. Перед мужиками не шибко противился он, поворчал только. А злобу на Тимофея затаил кровную.

Колька Кестер в тот день пас лошадей своих на Цыганском болоте и не знал, что в хуторе делается. А Иван Федорович, заслышав о митинге, сразу сообразил что к чему. Велел Берте собрать еду для сына, и с узелком подался к нему, чтобы оставить Кольку с лошадьми там и на ночь. Не сказал ему о хуторских новостях, потому как понимал, что, узнав о них, Колька вполне может уйти с отрядом.

Пожалуй, впервые с хутора уходила такая большая партия на войну. С четырнадцатого года группами и поодиночке отправляли, да только тогда война-то грохотала в немыслимой дали отсюда, а теперь — вот она, прямо ко двору пожаловала. Носился слух, что и в хутор могут прикочевать бои. Но сказать об этом твердо никто, конечно, не мог. А потому каждый рассудил по-своему.

У Рословых Катерина, Степка и Вера отправились провожать Василия, а заодно и отсидеться в городе трудное время. Ехала в обозе и Манька Проказина, оставив дома одного деда. Почти вся семья Шлыковых и кум Гаврюха тоже сыновей провожать отправились. Таких доброхотов набралось около десятка подвод. Обоз запылил по ночной дороге навстречу неведомой судьбе.

Прильнув к Василию и почти не дыша, Катерина сидела на сене в фургонном ящике. Она не плакала и не заговаривала ни о чем, вроде бы наблюдая, как в передке по-голубиному воркуют Степка с Верой. А в трепетной душе спеклось все, скипелось горячим слитком и давило неотступно, не давая вольно дышать. Она слушала чуткое свое сердце и за тревожными ударами пыталась разгадать, что ждет их за новым, столь крутым поворотом судьбы.

Постукивали в ночи колесные втулки. На привязи за фургоном пофыркивал оседланный Карашка. Теперь не расстанется он с хозяином до конца. Конь крепкий, надежный, и ход у него неплохой, потому Василий доверился ему как другу.

Лавруха Палкин догнал обоз лебедевский версты за три до свертка в поселок Новотроицкий. Рассвет подступаться уже начинал. По восточной стороне неба алая полоса проглянула. Из станицы выскользнул он в самое темное время. И опять ехал объездной, дальней дорогой, потому как знал он, заставы там не было. Лишь разъезд охранял станицу с той стороны, да опытному солдату он не помеха.

14

Возле свертка на поселок Новотроицкий Малов остановил обоз и, назначив Василия старшим, отделил добровольцев конного полка, поскольку здесь этот полк формировался. Остальных Алексей повел в город. Разделились и провожающие.

Братьев Даниных никто не провожал. Простились они, пожав друг другу руки, да и разошлись. Уже отойдя, Иван крикнул вдогонку:

— Рома, ежели увидишь в городу папашку, скажи ему, что я в конном!

— Ладно, скажу, коль увижу, — ответил Роман. Недавние ребятишки, они и простились по-ребячьи — легко и просто, надеясь на скорую встречу. Как самоуверенна, беспечна и легковерна молодость! Только через годы узнает Роман, что видел в то утро брата в последний раз. С Ксюшею простился Иван за углом сельсовета, когда обоз в хуторе собирался. Целовала она его беспрестанно, слезы лила и ждать сулилась. А в город не отпустили ее из дому.

Восток уже зарумянился зарею нового летнего дня. Тишина стояла благодатная. Степь, отдохнувшая за ночь от дневного зноя, дышала легко и вольно. Справа от дороги, где остановился обоз, начинался редкий березовый лес и уходил туда, в сторону поселка Новотроицкого. Степь и лес уже огласились ранним птичьим гомоном. Но некому было прислушаться к этой мирной благодати.

— Ну, прощайтесь все да поехали! — распорядился Василий, рывком подтянув к себе Катерину. Обнял ее и оттолкнул легонько. — На постой вставайте к бабушке Ефимье, — сказал жене. — Туда я заскочу, коли выпадет случай.

Не торопясь, поднялся он в седло. К ним Лавруха подъехал.

— Прощай, Катя, — сказал он со скорбью в голосе. — Не серчай на наших.

— Чего уж теперь серчать, — ответила она, всхлипывая и утирая концом платка неутешные слезы, — коли все минуло. Прощай!

Девять конников и пять пеших добровольцев двинулись по лесной дороге. До поселка тут недалеко. Трое с Зеленой да Лавруха примкнули к лебедевским. Никто из них не предполагал, что к вечеру того же дня придется выступить с пункта формирования, а в следующее утро — принять первый бой. Поглядели им вслед провожающие, помахали кто платком, кто картузом и запылили по городской дороге.

* * *