Тихий гром. Книга третья

Изо всех этих разговоров бабка поняла главное, а когда упомянули Кочкарь, и об остальном догадалась.

— Самого Самоедова, что ль? — спросила она, понизив голос.

— Его самого.

— Ну, слава те, господи, — перекрестилась Ефимья, — на одного паскудника убавилось. Проходу ведь никому не давал, как есть над всеми галился. И никакой власти над им не было.

— Тише, баушка, Нюра-то забылась вроде. Хоть бы уснула покрепче. Туши лампу да спать ложиться станем. Ведь покойнее будет.

— А жить-то она так и будет на печке, что ль? — опасливо спросила бабка, погасив свет и взбираясь на печь.

— Что ты, баушка, что ты! — успокоила ее Катерина. — Вот как Вася приедет, и чего-нибудь да придумаем обязательно!

Бабку она успокоила, а сама до утра глаз не сомкнула. Нюра то и дело вскрикивала во сне, бредила и лишь за полночь притихла, совсем успокоилась. А Катерину терзал неотступный вопрос: как же быть? Как можно глядеть в глаза любимому, скрывая от него что-то постыдное? До этого случая с Нюрой как-то улеглось все в памяти, стерлось и не мучило так.

А теперь, чтобы помочь Нюре, надо рассказать о ней все. Тогда Вася непременно согласится помочь ей. А о себе умолчать? И мучиться потом всю жизнь? Но вдруг он отвернется от нее, узнав о бесстыдном танце на базаре?.. Страшно!.. И где же взять сил на такое признание?.. Может быть, лучше умолчать? А ежели видел ее кто-то из знакомых на том базаре?!

— Н-нет!! — вскричала Катерина, как ужаленная.

— Да что вы, матушки, господь с вами, — крестилась Ефимья, — то одна кричит, то другая… Светает уж на дворе-то, кажись.

А страшное «нет» вырвалось у Катерины оттого, что поняла: не сможет она прямо глядеть в милые глаза, если паскудная эта тайна вечно будет давить сердце неподъемным камнем!

— Все, — страстно шептала она, — все как есть обскажу ему! И пущай он судит меня, как знает. Только его да божий суд признаю над собой! Вот ему и отдамся… Не жить мне с этой проклятой ношей!

12

Василий приехал перед обедом. Катерина выскочила встретить за ворота, и он обнял ее. Но была она сумной какой-то, настороженной. Только и спросила с ходу:

— Ну, дома-то как, все здоровы?

— Все здоровы пока, — ответил Василий, приглядываясь к ней. — А отчего же про наши дела не спрашиваешь?

Ничего она не ответила, только еще прижалась трепетно и на грудь ему слезу обронила скорбную.

— Случилось, что ль, чего? — встревожился Василий. — Дома-то ведь у нас все хорошо выстряпывается. Как думали, так все и выходит.

Катерина юркнула во двор и растворила ворота настежь.

— Заезжай, родимый ты мой, ненаглядный, все обскажу.

И пока распрягал он коня, она успела коротко рассказать всю Нюрину историю — от знакомства до последней минуты. О себе опять же не выговорилось у нее как-то, не сказалось. Озадаченный ее рассказом, Василий не знал, что предпринять.

— Пособить-то надо ей, конечно, — сказал он, — привязывая Ветерка. — А вот как это сделать?

— Может, к Виктору Ивановичу доехать, — подсказала Катерина, — он ведь все может. Захочет ли только связываться с таким делом.

— Про то же и я подумал, да не застать его днем на квартире. Все по делам бегает. Поближе к вечеру надо съездить.

Пока с Нюрой знакомила Катерина Василия, пока обедали, пока со стола убирала, словно по горячим углям ходила. И все думала, как поведать ему о главном да как он посмотрит на это? Сначала надумала попроситься вместе поехать к Виктору Ивановичу и дорогой все рассказать. Но поняла, что не выдержать ей такой пытки до вечера.

— Выйдем во двор на ветерок, Вася, — позвала она. — Душно тут, и голова болит.

Василий видел, что не в себе она, но причиной тому считал бедственное Нюрино положение и опасность, связанная с ней. Потому решил перевести разговор и подбодрить Катю:

— Венчаться-то завтра поедем? — спросил он, как только вышли во двор и остановились у ходка. — Гриша хотел подъехать, может, возьмем его в дружки?

— Ой, погоди, Вася! — зажала она руками голову, словно готовая кинуться в омут. — Скажу я тебе такое, что, может, и венчанье не понадобится.

Глядя на ее серебряные волосы, на жалкую, милую Катю, Василий сжался весь в ожидании страшного, неведомого удара. Он не торопил ее, молча готовился встретить судьбу.

Катя начала издалека. Рассказала, как не верила в его погибель, хотя не было писем, а потом узнала от Макара об извещении, как скудно жили они с Ефимьей и как потом осталась одна, да еще Ванька Шлыков рассеял последние надежды и увез их с Нюрой почти до Прийска. А жить было не на что, и совсем не знала она, что делать, на что надеяться и куда деваться. И про пляску свою рассказала, не утаив ни малейшей подробности.

— Вот чего я наделала, Вася! — заканчивала она свою печальную повесть. — Ни единой душе не сказывала про то. Ни Нюра, ни баушка не знают. А тебе вот как есть все открыла. Больше нет у меня за душой ничего. Суди свою Катю, как совесть велит!

Не обрадовал этот рассказ Василия, слинял он, поник и подрастерялся вроде.

— Дак ведь ничего ж плохого-то не случилось! — воскликнул он, свертывая новую цигарку, хотя окурок еще торчал под усами. — Не поддалась ты ему, сбежала!