Тихий гром. Книги первая и вторая

Из хуторских никто так не подумает, а следователю подобная блажь как раз может врезаться в голову. Чудной он какой-то, следователь: все допытывался, не было ли у старика еще каких-нибудь вещей и для чего Василию понадобилось тащить его и телегу к себе домой.

Поднявшись на бугор и разглядев дедову избу, Василий тяжко вздохнул: может, не понадобится он следователю. Или уж самому сообщить об отъезде, чтоб не искал. Только вот куда же податься им с Катюхой, так и не решил Василий. Глубоко в мыслях прицеливался он на угольные копи. Возле Челябы где-то, сказывают, есть такие. От родных мест недалеко — по железной дороге ехать не надо, — и едва ли туда кто из станичников или из хуторских заглянет.

Упорство деда думал он сломить отказом от своего пая в хозяйстве. Возьмет он лишь одного коня да телегу. На такой козырь Василий надеялся больше всего.

* * *

Прежде чем выехать из города со столь опасным пассажиром, Виктор Иванович знал, что по всем трактовым дорогам: на Златоуст, Челябинск, Оренбург, Петропавловск, Кустанай — высланы казачьи разъезды. На станции шныряют ищейки. Вся жандармерия поднята на ноги, в городе останавливают всякого, показавшегося подозрительным.

Почти все учли жандармы, но не могли они стоять во всех переулках, на всех окраинах, патрулировать по всем дорогам и дорожкам, выходящим из города.

Разведав дорогу до выезда, Виктор Иванович двинулся в путь с Антоном Русаковым. И на диво спокойно проехали более двадцати верст. А тут и увязался за ними верховой. Кто он, куда так спешит? Повернув на свою дорожку и готовясь прыгнуть с телеги, Виктор Иванович велел Антону:

— Не подымайся! А ежели шибко закашляю — гони до крайней избы. Коня у двора оставь, а сам — в лог, в кусты.

Виктор Иванович надеялся задержать погоню хотя бы на две-три минуты — этого будет достаточно, чтобы исчез Антон. А что конь убежал домой без хозяина, так это нетрудно объяснить.

Но ничего такого, к счастью, не понадобилось. Отойдя от свертка и оглянувшись на Василия, тронувшего коня, Виктор Иванович разжал вспотевшую ладонь, стряхнул с нее прилипшие крошки табака и, облегченно вздохнув, широко зашагал к подводе.

Пронесло! Теперь еще больше уверенности, что не ищут беглеца в этом направлении. Ни единая душа не знает, где он. Стало быть, можно и оглядеться и одуматься по-настоящему.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Бывают в судьбах отдельных людей и целых народов такие периоды, когда годы и даже десятилетия текут ровно, без всплесков, без светлых струй — и запомнить в них нечего. Но бывают короткие моменты — рубежи, плотины в этом потоке, — поворачивающие судьбы тысяч людей в негаданное русло.

1

Вчерашний моросящий дождичек не попортил дело косарям — трава отмякла, и косить ее легче стало. Но метать готовое сено помешал. Зато наутро такой разгулялся день — ни единого облачка! Вчерашняя сырость, будто ночная роса, под лучами истлела. А как приподнялось до полнеба солнышко, задышало адовым жаром — над степью белесое марево разлилось. Белым жаром такую погодку мужики называют. Курить перестают, по́том глаза выедает, а времечко этакое никак нельзя упускать: ворочают, пока сил хватает, пока сердце от бешеной работы не зайдется.

Не желая тревожить деда Михайлу, избегая объяснений с ним, ночью Василий не заехал домой, а с ходу подался на покос, где семьи Мирона и Тихона одно дело делали, на одном стану становали. И там никого не побеспокоил Василий — поставил коня к мешаниннику, где кормились все лошади, и свернулся на кучке сухого сена. Часика три-четыре поспать успел до работы.

Макар с Дарьей отдельно уж не первый год косили. Недалеко от Шлыковых стан их располагался. Как они ухитрялись обходиться своими силами в такой работе, не враз сообразишь. А старшие братья частенько вспоминали дедову присказку о венике, который по прутику и ребенок переломает, а связанный вместе — силачу не поддается.

Отделился Макар да Василий в солдаты ушел — хуже дело-то пошло. А тут еще квартирант этот к Тихону навязался, инженер. Настасье в поле уехать нельзя — готовь ему да корми. Одна она дома-то на две семьи разрывается. Правда, больше двух недель не сдюжила — Ксюшку пришлось оставлять ей в помощницы.

А на покосе, как ни вертись, везде людей не хватает. С утра так распределились: Тихон косить поедет; Мирон — на скирду, сено укладывать; Василий с Митькой — подавать; Степка с Нюркой — копны возить, а Марфа — копнить. Жидковат еще Митька на скирду-то подавать, да ничего не поделаешь — надо.

Часов до десяти все ладно шло. Мирон нарадоваться не мог и, поглядывая с прикладка на разъярившееся солнце, приговаривал:

— Бог тебя но́чей подкинул, Василий. Гляди, как дело-то спорится!

А Степка с утра ходил хмурый, за распухшую щеку держался. Зубы у него болели. Но терпел, пока сил хватало. А потом задали они ему такого перцу — пот и слезы с грязью на лице смешались, криком кричит парнишка, и свет в глазах меркнет. Глядеть на него больно.

— Чего-нибудь да не слава богу у нас! — плюнул в сердцах Мирон. — Давайте шабашить, ребяты.