Тихий Коррибан (СИ)

Хаако медленно поднимается на ноги, его по-прежнему трясет и пошатывает. Когда он все же встает, подобрав испачканные полы своей бархатистой мантии, я вижу за ним у стены клетку с пилат-птицей. Я, конечно, слышал, что эти хохлатые певчие птицы – символ богатства и статуса в неймодианском обществе, но это не меняет того, как абсурден тот факт, что, эвакуируясь, Рун взял с собой клетку.

- Очень любишь свою птичку? – не удерживаюсь я от комментария.

- Это странно… - смутившись, отвечает Хаако, - но он оказалсья польезным. Пьилат, кажется, прьедчувствовал, что плохое должно случьиться. И здьесь он первый чует, когда начьинается… как объясньить?

- Когда наступает Тьма, - помогает ему с разъяснением Дуку.

Я смотрю на пилат-птицу. Она спокойно сидит в клетке, не издавая ни звука. Неймодианец, очевидно, замечает, куда направлен мой взгляд:

- Он спокоен, да. Тогда мы можем уйти. Там есть пролом в стенье.

- Тогда подбирай свою клетку и веди нас, - распоряжаюсь я, и Рун кивает, соглашаясь показать путь.

Если пройти мимо разбитых умывальников и незакрытых кабинок к маленькому отгороженному помещению, служившему, по всей видимости, подсобкой, можно увидеть разрушенную стену. Когда-то в уборной было окно, но сейчас оно закрыто досками. И только сейчас, проходя мимо, я заметил, что грязные тряпки скрывают все позеленевшие зеркала. Что ж, может, оно и к лучшему.

Узкий проулок между кантиной и другими строениями остается темным, за углом едва видно, что улицы Дрешде вновь укрыты туманом. Мы уходим в ближайшее здание, фактически примыкающее к кантине. Его дверь оказывается незапертой. Темно-красные тусклые стены помещения, в которое мы вошли, испещрены дырами, возможно, от бластерного или иного оружия. В комнате есть пара шатающихся стульев, перевернутый стол и рассыпанные по полу бумаги, столь старые и грязные, что их невозможно прочитать. Раздвижная дверь в соседнее помещение наполовину выломана, но теперь она заржавела и больше не сдвигается с места. Я заглядываю в щель, образованную отогнувшимся металлом, и едва различаю в темноте, что там стоит каменная плита с неким древним барельефом. Сквозь пыль и завесу паутины различить изображение очень трудно. Я активирую меч, чтобы лучше это рассмотреть, и увиденное заставляет меня отпрянуть назад. Каменный барельеф схематично изображает черного монстра в шлеме, похожем на череп!

- Каковы будут наши дальнейшие действия? – начинаю говорить я, пытаясь скрыть свою взволнованность.

- Твои действия, - уточняет граф, присев на стул возле стены. – Дальше ты пойдешь искать ответы в одиночку. Разумеется, если не захочешь потащить с собой Хаако, но я бы настоятельно не рекомендовал.

- Я думал, будет лучше не оставлять тебя в одиночестве, - полагаю я, но Дуку резко возражает:

- Ты не унижай меня своей заботой. Может, у тебя, конечно, благие намерения, но, знаешь ли, даже в этом случае от неймодианца никакого толку. Ему помощь понадобится быстрее, а это уж избавьте…

Услышав его слова, Рун меняется в лице.

- Ты думаешь, я ни на что не годьен?! – восклицает он, явно задетый таким пренебрежением. – Мнье что, доказать тебье, чертов ксьенофоб?!

Граф устало усмехается, совершенно безразличный к чужому уязвленному самолюбию. Хаако вновь начинает дрожать, но это уже не просто дрожь страха. Боязливость в нем соседствует с напряжением и гневом. Он готовится к некому решительному действию, осторожно ставя клетку с пилат-птицей на пол. Рун прячет ладонь под толстые складки темной мантии, а потом выхватывает вибронож.

- Знаешь, на что я способьен?! – выкрикивает неймодианец, угрожая так оскорбившему его Дуку. - Я зарьежу тебья, ксьенофоб! Я смогу! Так же, как я выпустьил кишки этому тупому нытьику Ганрею!

Я открываю рот, но у меня нет слов. Такого поворота я не ожидал никак. На лице графа тоже появляется тень удивления. Не исключено, что Рун терпеть не мог того, с кем вынужден был работать, страдал от того, что приходится подчиняться столь гнилой личности, притом, что у него были свои амбиции. Но чтобы все могло зайти так далеко, чтобы для Хаако актом самоутверждения стало убийство Ганрея! Такого никто не мог ожидать, я уверен.

- Я видьел его истьинную суть, - оскалив неровные зубы, произносит Рун. – Такую омьерзительную, разросшуюся, как раковая опухоль! Но отвратьительнее было то, что я увидьел, когда его вскрыл! Сколько было в нем дьерьма!

Эти слова, отдающие безумием, несколько проясняют картину. Без вмешательства сил Коррибана не обошлось, но все же такая запредельная жестокость! Что сидело в нем все это время и вылезло лишь сейчас и здесь!

- Тут я с тобой согласен, - ехидно улыбаясь, отвечает Дуку. - Меня смущает лишь то, что это говорит неймодианец.

Хрипящий от напряжения, покрывшийся пятнами Рун заносит вибронож, но я успеваю выстрелить ему в плечо.

- Ксьенофоб… - сквозь зубы цедит он, выронив нож, а я стреляю второй раз, в живот, после чего он падает. И уже тогда я приканчиваю безумца выстрелом в голову.