Тихий океан

Весь следующий день Ашер разбирал вещи и устраивался в доме. Внутренние рамы на чердаке, где он спал, еще не вставили, плита в кухне была выложена кирпичами неплотно и, когда он попытался развести огонь бумагой, нещадно задымила, щели между стенами и деревянными полами предстояло законопатить стекловатой от мышей. Из деревянного ящика он достал микроскоп, который упаковала жена, и гистологический атлас. Он открыл атлас и погрузился в созерцание ярких изображений: вот увеличенная в двести сорок раз клетка вентрального корешка спинного мозга теленка, окрашенная кислотным фуксином, — она представлялась Ашеру красным полипом со спутанными щупальцами в мутной красноватой жидкости. Вот, в шестидесятикратном увеличении, пигментный эпителий сетчатки лошадиного глаза, клетки которого, даже неокрашенные, имели теплый, под стать меду, желтоватый цвет и шестиугольной формой напоминали пчелиные соты. Вот клетки гладких мышц мочевого пузыря кролика, окрашенные хромотропом и гематоксилин-эозином, которые в трехсотвосьмидесятикратном увеличении казались Ашеру чередой зародышей мальков в алой воде. Вот полученный методом прижизненной инъекции препарат печени кролика, в котором вену, чтобы показать все русло сосуда, закрасили синим раствором желатина, отчего она превратилась во множество маленьких протоков, петляющих по рыже-бурой земле и, наконец, впадающих в реку, дельта которой испещрена бесчисленными островками. Вот импрегнированные азотнокислым серебром капилляры жёлчного протока — черные веточки, отчетливо виднеющиеся в ярко-желтом тумане. Вот окрашенный азокармином по Гейденгайну срез плоского эпителия, взятого с эпидермиса крыла носа человека, — ни дать ни взять тектонические слои вулкана, в самом верху пылающе-красные, ниже — розовые, а в самом низу — переходящие в голубоватую воду. Вот неокрашенный плоский эпителий перитональной оболочки кошки, — при увеличении в двести сорок раз он чрезвычайно напоминал сухой, ярко-желтый суглинок в каком-нибудь индийском штате, на который обрушились полчища саранчи, и он сплошь покрылся трещинами, словно глазурь на обожженном кувшине. Ашер медленно переворачивал страницы. Вот нервная клетка вентрального корешка спинного мозга собаки в трехсотвосьмидесятикратном увеличении — сине-красный бумажный змей в облачном небе, вырвавшийся из рук мальчишки и, точно чешую, сбрасывающий клочки бумаги. Вот нерв кошки, без окрашивания увеличенный в сто пятьдесят раз, — он напоминал Ашеру чахлую траву на изрыгающем пузыри болоте. Срез слизистой оболочки языка в шестидесятикратном увеличении представал в его воображении завязью экзотического растения, цветы которого казались языками пламени, над которыми плясали светло-голубые облачка дыма. Ему вспомнился переливающийся всеми цветами радуги мертвый фазан, которого он видел накануне и который теперь ассоциировался для него с иллюстрациями в атласе. Вот увеличенный неполный поперечный срез человеческой трахеи, похожий на фиолетовую радугу. Клетки почек оборачивались странными водяными зверьками с прозрачными тельцами. Одни изображения представали перед ним срезами ярких граненых минералов, другие — просвечивающими листьями или очертаниями континентов на географической карте. Увеличенный в сорок пять раз срез коры головного мозга своим яростным пурпуром напоминал взрывы на Солнце, тогда как срез мозжечка мнился глянцевитым, блестящим растением с прозрачно-белыми прожилками. Импрегнированные азотнокислым серебром дендриты при стапятидесятикратном увеличении виделись ему желтыми, окаменевшими стеблями ископаемого бамбука. А еще красные и белёсые ночные бабочки спинного мозга, продольный срез спинального ганглия собаки, — просто голова дикой утки, плещущейся в мутной воде, да и только. В контурах евстахиевой трубы он различал фрагмент арабской мозаики на полу мечети, в очертаниях клеток глаза — яркие, разноцветные сады, в абрисе нерва — желто-красный цветок, сплошь состоящий из мясистых перепонок. Ашер ощущал то же любопытство, что и четверть века тому назад, в студенческие годы, только иллюстрации воспринимал иначе. Тогда они казались ему одновременно непонятными и притягательными, теперь они были связаны, составляли бесконечную, неразрывную цепь образов, каждый из которых переходил в другой. В этих крошечных клетках и скоплениях клеток таились леса, озера, растения, горы и облака, камни и раковины, насекомые, ракообразные и рыбы, птицы и цветы. Он достал микроскоп, взял иглу, уколол палец и нанес каплю крови на стеклянную пластинку, одну из тех, что нашел в жестяном пенале. А еще в сундуке, дожидаясь своего часа, лежали препарационные иглы, стеклянные трубочки для размешивания жидкостей, бритва, которой он делал срезы, принадлежавшая еще его отцу, предметные стекла со шлифованными кромками, флакончики с раствором едкого кали для препарирования насекомых, глицериновый желатин, объективы в кожаном футляре, волосяные кисточки, пипетки, бритвенные лезвия, покровные и часовые стекла и различные красящие растворы. Некоторое время он разглядывал каплю своей крови в окуляр, потом выдернул вилку микроскопа. В желтой деревянной шкатулке, много лет почивавшей в ящике письменного стола, он нашел свой анатомический набор; распаковал и учебники, которые давно хотел перечитать. Однако пока он поставил их в среднее отделение кухонного буфета, под застекленную полку. Накануне он звонил жене и дочери из магазина, расположенного в четверти часа ходьбы по улице. (Это было большое, полупустое помещение, в котором на металлических полках громоздились продукты и школьные тетради, конфеты, сигареты, карманные фонарики, ножи, пластмассовые ведра, швабры и всякая всячина). В соседнем помещении за двумя широкими столами на скамьях вдоль стен местные крестьяне пили пиво. Когда Ашер проходил мимо них к телефону, они на минуту подняли головы от пивных кружек. Ему было приятно услышать голоса жены и дочери.