Тихий омут

Из палаты она выскочила, чтобы скрыть от Сашки смятение. Она не ожидала, что Сашка ее узнает… ну и вообще. Словом, выскочила, чтобы дать мыслям время прийти в порядок, но тут же сообразила, что свое поспешное появление в коридоре придется как-то замотивировать двум туловищам в конце коридора и медсестричке с телефоном. Вера направилась к медсестричке и деловито сказала:

— В седьмую полчаса никого не пускать. У больного Сотникова психотерапевтический сеанс.

Повернулась и пошла в седьмую, со смятением ощущая, что ни в какой порядок ее мысли не пришли. Так, спокойно. Она просто пришла навестить больного. Причем, пострадавшего по ее вине. Косвенной вине. Вот еще! По своей глупости он пострадал, и пришла она не потому, что ее чувство вины гложет, а из чистого человеколюбия. Надо войти и просто сказать, например, «как ты себя чувствуешь?»

Она вошла, закрыла дверь и сказала:

— Как ты меня узнал?

— Грим ни к черту… — Сашка уже не валялся, а сидел, запихнув за спину две большие подушки, но руки к ней протягивал так же. — Послушай моего совета: как только выйдешь из больницы — немедленно пристрели своего визажиста. Или как они там называются? Доктор, да иди же ты ко мне! А то сейчас встану.

— Я не практикующий врач, — на всякий случай предупредила Вера.

И пошла к нему.

Вообще-то она собиралась сесть в то кресло, из которого катапультировался господин посетитель по имени Стас. Скромно сесть, чинно — благородно поговорить о здоровье, о погоде, о книжных новинках, о ценах на нефть, в крайнем случае…

Но у Сашки были длинные жадные руки, он дотянулся своими длинными жадными руками до нее, перехватил на подходе к безопасному креслу, вцепился одной длинной жадной рукой в ее руку, другой — в халат и потянул к себе. Она по привычке дернулась и даже уже почти замахнулась свободной рукой.

— Не трепыхайся, — быстро сказал Сашка. — Потом отметелишь, когда встану… Сейчас меня бить — это негуманно. Сейчас я больной и слабый. Просто посиди рядом, а? За руку меня подержи. И печальные мысли о близком конце хоть на время покинут мою воспаленную голову.

— Больной, да вы симулянт! — возмутилась Вера. И села на край постели. — Сашка, отпусти руку… Сейчас кто-нибудь войдет…

— Ты же предупредила, чтобы не лезли, — возразил Сашка и свободной рукой быстро стащил с нее очки. — Или не предупредила? Все равно… Вер, сними намордник, а то я не знаю, как… Еще поломаю что-нибудь…

— Какой ты грубый… Это не намордник, а маска. Марлевая. Чего там ломать… А зачем ее снимать? — Вера потащила маску вниз, повертела головой, высвобождая подбородок, и привычно соврала: — Мне не мешает. Она удобная. И от эпидемии защищает…

— Не ври, — уже знакомо сказал Сашка и засмеялся. — Какая сейчас эпидемия?.. Зачем ты подстриглась?

— Много всяких эпидемий…

Вера не думала, что говорит, потому что была целиком поглощена ощущением тепла в своей руке под Сашкиной ладонью. Тепло пульсировало, разрасталось, распространялось по всему ее беззащитному организму, а Сашкина рука становилась все горячее и горячее. Ой, что делать-то? Бежать надо, пока не поздно. Так. Без паники. О чем они говорили? Об эпидемии.

— Эпидемия чумы в средние века скосила больше половины населения Европы… А потом еще малярия… и грипп… и болезнь Альцгеймера… Откуда ты знаешь, что я подстриглась?.. Сашка, отпусти руку… Бежать надо.

— Все время бежишь и бежишь… Куда ты от меня убежишь, сама подумай?

Он отпустил ее руку — и тут же обхватил ее за шею, уже двумя руками, и сильно потянул к себе, и сам потянулся к ней, приподнимаясь со своих подушек, и Вера успела только упереться ему ладонями в грудь и пробормотать «больной, лежать», а он успел засмеяться, сказать «хорошо», а она, кажется, что-то еще хотела сказать, но не успела, потому что он откинулся на подушки, опрокинул ее на себя и поцеловал. То есть не один раз поцеловал, а несколько. Много. Он целовал ее и что-то спрашивал, она что-то отвечала, он смеялся и опять целовал ее, а потом опять что-то спрашивал, и опять смеялся, и опять целовал… Она не вдумывалась в его вопросы, и уж совсем не соображала, что говорит сама, — наверное много глупостей наболтала, раз он все время так смеется. Но мысль эта ее нисколько не тревожила. Ее тревожило повышение температуры. Тепло от его рук и губ было уже не просто теплом, а настоящим жаром, который трудно было терпеть, который легко плавил ее, твердоплавкую, и вот сейчас расплавит, переплавит, перельет в новую, незнакомую форму, и это будет уже не она. Это было страшно — почти до паники.

Сашка оторвался от нее, отстранил, придерживая за плечи, странно смотрел в глаза, тяжело дышал, наконец, сказал с удивлением:

— Знаешь, я боюсь. Прямо до паники… Вдруг исчезнешь… Вер, где ты раньше была?

— А ты где был? — машинально спросила она, прислушиваясь к жару, который бродил по ее плечам под его ладонями.

— Да, действительно… — Сашка опять засмеялся и легонько потянул ее к себе. — Сейчас Николаич Витьку привезет. Я тебя с ним познакомлю. У меня классный пацан, он тебе понравится, вот увидишь… Они уже скоро будут, Николаич к двенадцати обещал.