Тихий омуток

 --  Кастрат  -- это маска; своего рода, рамка или строго заданная тема, в пределах которой  я развлекаюсь,  живу,  как и сколько угодно изгаляясь над окружающими.  У меня есть и другие маски: садиста, мазохиста, пофигиста.  Вопрос: "А не в маске ли я?" -- рано или поздно приходится задавать себе многим, и ответ почти всегда утвердительный. Мы актеры в жизни. Я -- сложное образование, но в конкретный момент люди, в большинстве своем, думают прямолинейно и последовательно. Им тяжело понять, как в моей  голове перемежается высокая поэзия, душевная порывистость и "жуткая, беспредельная безнравственность". Ненасытное себялюбие и готовность закрыть собой друга от грозы.  Разделить себя на несколько масок  или всего, умного и глупого, доброго и противного, лысого и тощего, показать целым куском и с открытым забралом?

 -- Браво! – зааплодировал Мнимозина. – Непонятно, но притягательно красиво.  Узнаю поэта…

 -- И узнаешь еще лучше,  --  голос Петровича прозвучал категорично и жестко.  –  Если останешься жив. Ты сегодня и предал,  и поднял оружие на братьев.  Колян.

          Колян  поднял голову и беспомощно посмотрел на Гульфика.

 --  Мы предполагали,  что такое возможно, -- Гульфик заговорил медленно, тщательно подбирая слова.  --  Мы подселили легкомысленного парня, но верного товарища в тело подонка  и предателя  Никитенко.  Рыбинспектор,  он же Лесничий – парень с характером.  Как говорили в недавнем прошлом,  «сбил с пути»,  «оказал  дурное влияние».  Увы, не только вампир влияет на человека, но и человек на вампира.  Мнимозина схлестнулся с Обломком, а мы с Джульеттой  внимательно их  проконтролировали, «просчитали» и привели к этому столу.

 -- И, опять же, как говорили в недавнем прошлом,  --  Петрович усмехнулся. – Вы готовы взять брата на поруки?

 -- Вот-вот, --  облегченно заулыбался Колян. – На поруки. На них самых. Мы познакомились и подружились, когда Мнимозина налаживал для союзников совершенно секретную "Службу почтовых котов"...

 -- Службу кого? -- Петрович с веселым недоумением уставился на Коляна. -- И каких союзников? В какой войне?

 -- В битве при Ватерлоо. Историки сочиняют, будто Наполеона подвел насморк, утренний туман и другую ахинею, скрывая подвиг невидимого героя. А все дело в почтовых котах. Контрразведка императора наловчилась эффективно бороться с почтовыми голубями, перестреляли всю летающую живность в округе, но не обратили внимание на шмыгающих через позиции котов, которые под двойной шкуркой переносили донесения союзников о диспозиции, ударах и маневрах неприятеля. Мнимозина использовал стремление котов всегда возвращаться домой, как у голубей, только пешком. Как не простить такого друга?

        Мнимозина, уже почти приготовившийся к смерти,  удивленно смотрел на  веселящихся братьев. Ему снова дали шанс.

 --  Ну, а теперь этого,  -- Петрович кивнул на стол. -- Куда он подевался?

            Обломка на столе не было. Вампиры притихли, беспокойно оглядываясь, и отчетливо в тишине зазвучало сладкое кошачье мурлыканье. У корней яблони пристроился любимец бабы Тани дымчатый Барсик  и, придерживая лапой, вожделенно облизывал скатанного в рулончик Обломка.

 -- Запах валерьянки, на который сбегаются все коты округи, -- Колян засмеялся. -- Особая примета моего братца.

  – Гульфик, приведи его в чувство.

 Гульфик развязал веревочку и поднес Обломка к рюмке с кровью. Раздался звонкий хлопок, прошумел ветер в кроне яблони над столом, рюмка докатилась до края и свалилась на песок. Все вздрогнули.  На свободном стуле в торце стола сидел и нагловато холодно смотрел на присутствующих вампир, удивительно похожий лицом и фигурой на Коляна.

 -- Я долго думал, -- голос Обломка заскрежетал, как камнем по жестяному ведру. – И пришел к выводу,   что миром в сущности никто не управляет.  Эта мысль со мной уже шестьсот лет, и я тщательно ее разрабатываю.

 -- Маньякам свойственно разрабатывать одну мысль, -- скептически скривился Гульфик.  – Это вам любой психиатр скажет. Маньяк веками обдумывает одну мысль, не замечая, что рядом есть миллионы других. И непременно шизику думается о всем человечестве, которое то ли подается  назад, то ли движется вперед или тупо болтается в пространстве самому себе ненужное. Человечество -- слишком размытая субстанция, чтобы говорить о его развитии или деградации. Присмотришься -- вроде бы оно есть...

           Обломок выслушал тираду Гульфика,  не поворачивая головы.  Потом обратился к Петровичу: