Тихий шепот любви

Это был один из тех вечеров, когда я, словно предательница гонимая, прошла мимо насмехающихся надо мной людей к озеру, где Мария собирала ярко-желтые цветы, что так любят воду, чтобы сплести венок. Она вообще любит плести разные вещи: цветочные венки, браслетики-однодневки, и видно, что это приносит ей удовольствие. Я села все на тот же высокий булыжник, поджала колени к локтям, и санитарка, повернувшись ко мне, нежно надела мне на волосы венок из этих пахучих летом цветов.

— Дя… — я задумалась, но быстро вспомнила слово, что обычно произносит санитарка, когда Андрей снимает сухое белье с веревки, и приносит ей. — дякую. — я залилась стеснительным румянцем, ибо говорить что-то человеку на его языке, когда слова ты знаешь не полностью, как-то волнительно.

— Бычу ти потихоньку начинаешь мене понимать. — улыбнулась санитарка, ласково погладив мои мягкие волосы.

*Вижу ты.

— Маша, можно вопрос? — я подняла на нее глаза, и увидела поистине материнскую улыбку, что полна добра и заботы.

— Звісно. — Мария поджала под себя юбку, и аккуратно села с краю на камень рядом со мной.

*Конечно.

— Тебя ждет дома кто-нибудь? — спросила я, и заметила, как на глазах Марии выступили слезы.

— У меня с мамою дома остались две дочки, и знаешь, я чувствую, как девочки скучают по мне, по Олеже. Муж мой летчик, Ника, он так любит небо, что я боюсь однажды понять, — она облизнулась. — понять, что Олежа совершил свой последний в жизни полет, и я с этим ничего не смогу поделать. Ты не представляешь, как я за ним скучаю. Безумно скучаю. — Маша вздохнула. — я жду, когда война кончится, чтобы наконец-то обнять семью. Это мое единственное желание, мила моя. — санитарка.

Я не могла сдержаться, и рассказала Марии все, как было у меня. Наверное, это была ошибка с моей стороны, но держать в себе все это становится просто невыносимо. Мне скоро шестнадцать, а я не могу разобраться, что со мной происходит. Почему детская любовь, что переполняла меня к Генриху сейчас больше напоминает дикую, сжигающую изнутри страсть к Андрею, и как объяснить то, что, когда он говорит с Шурочкой меня охватывает настоящая ревность. Как объяснить то, что я мозгами понимаю абсолютно все: для Андрея я всего лишь глупая, влюбленная в некий идеальный образ девчонка, но, как тогда я могу объяснить себя? Я беспомощно тону в собственных чувствах, и сделать с этим ничего не могу. Тяжело. Мне очень тяжело.

— Быть может, твоя сердце просто не может отпустить Генриха, в то время, как повзрослевшее тело, — ее нежная ладонь приобняла меня за талию. — осознанно желает Андрея, маленька моя?

— Повзрослевшее тело? — удивленно переспросила я. — что это значит?

— Каждая женщина проходит этот странный период в свого життя. — Мария улыбнулась. — тело начинает реагировать на другое тело совершенно иначе. Если, когда тi была в борделе, то приходилось просто это делать, то сейчас, — санитарка пыталась подобрать слова, но почему-то стеснялась что-ли.

*своей жизни

— Я понимаю о чем ты говоришь. — я вздохнула. — хочешь сказать, что это совершенно нормально?

— Зовсім. — Мария ласково погладила мои волосы.

*Совершенно.

Если все так, как говорит санитарка, то это многое объясняет. Все это какой-то минутный позыв, минутное требование, а не постоянное желание. Нужно ли с этим бороться? Что если я смогу подыграть Андрею, чтобы мой план все же осуществился? С другой стороны, я постоянно слышу, как Шура рассказывает Маше о том, как хочет убить особиста, и тогда я начинаю волноваться за Андрея, но вспоминая то, как жестоко он обошелся с азиаткой, я начинаю разделять чувства Шуры. Опять же, мое желание полюбить его или же убить всегда оставляют весы в равновесии, что меня, если честно, то пугает.

С каждым днем выбирать становится все тяжелее и тяжелее. Я словно хожу по краю, и в лицах солдат, Шуры вижу то равнодушие, каким награждают исключительно предателей. Не приходится ждать ответа, ибо на все мои вопросы они всегда молчат, не говорят ничего, и как-то раз, когда я возвращалась в коморку Андрея, один из солдат выставил ногу вперед так, чтобы я полетела через него, но тут вовремя поспела Маша. Она не дает другим обижать меня, и, хотя мне абсолютно все равно, я все чаще думала о побеге. Да, словно загнанный щенок желает всем своим сердцем вернуться к ногам хозяйки, так и мне тесно в этом лагере. Словно все вокруг сдавливает меня, сжимает по рукам и ногам, и самое противное, что от меня ровным счетом ничего здесь не зависит.