Тихий сон смерти

Теперь Браун-Секар заговорил по-другому. Никаких объяснений не было, одни только ругательства:

– Ах ты урод! Засранец! Извращенец поганый! Дерьмо собачье! Да как ты мог? Как ты посмел? Ты же предал всех, предал не только жену, но и детей!!!

Браун-Секар на мгновение умолк, но только для того, чтобы набрать в грудь воздуха и выпустить новый залп брани вперемешку с вопросами, ответить на которые Хартману было нечего. Слова, которые он выкрикивал, были непроизносимыми в приличном обществе. Хартмана судья за приличное общество, видимо, не считал, и когда тот вдруг подал голос, Браун-Секар с удивлением воззрился на зятя.

– Где она? Где Аннетт? – жалобно протянул Хартман. Ответ Браун-Секара не заставил себя долго ждать:

– Это не твое дело. Ты ее больше не увидишь. Ты больше не увидишь детей. Ты уберешься из этого дома – ее дома! – и сегодня же. Навсегда! – Судья выпалил это на одном дыхании, и яд, казалось, едва не капал с кончика его языка.

Хартман промямлил:

– Я хотел бы увидеться с ней. Попробовать объяснить…

Браун-Секар уже тряс головой, он улыбался, и улыбка его была страшной. Даже гнев не смог бы придать его лицу более жуткое выражение.

– Нет. Ты уберешься немедленно.

Хартман начал приходить в себя.

– Вы не можете этого сделать… – начал было он.

– Нет, могу. Я вызвал полицию. Так что, если не покинешь дом сам, тебя выведут.

– Но это незаконно…

– Завтра к полудню будет готово судебное постановление, запрещающее тебе приближаться к моей дочери или ее детям. Кроме того, я даю ход бракоразводному процессу на основании доказанного обвинения в нарушении супружеской верности.

Хартман погрузился в отчаяние. Кассета, слова тестя, сам его вид – все это раздавило его. Он был охвачен стыдом и страхом. Даже вопрос, кто еще получил копии пленки – родители, медицинская школа, Королевский колледж или кто-то еще, – вопрос, который возник было в его голове, исчез, уступив место отчаянию. Хартман предпринял еще одну попытку как-то спасти положение:

– Пожалуйста!..

Вся его жизнь рушилась. Если бы удалось спасти хотя бы брак, если бы он мог хоть за что-нибудь ухватиться, чтоб не утонуть!

– Нет. Убирайся и не вздумай возвращаться, – отрезал Браун-Секар.

Несколько секунд Хартман стоял, не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой; его взгляд бессмысленно скользил по комнате и не мог ни на чем остановиться. Лишь одна спасительная мысль продолжала крутиться в его голове: может, все не так уж страшно, может, обойдется, может, еще удастся спасти что-нибудь стоящее, на чем можно строить дальнейшую жизнь. Голос тестя вернул Хартмана к действительности:

– Я уже написал в Главный медицинский совет, а завтра передам пленку полиции.

Теперь Марк Хартман видел свое будущее ясно и отчетливо.

Они поехали к Айзенменгеру. Елена еще не бывала на его новой квартире. Первое, что она подумала, осматривая жилище доктора, – что оно значительно лучше предыдущего, но эта мысль тут же уступила место другой: ничто не говорило о том, что здесь кто-то живет. Единственным признаком чьего-либо присутствия являлась стопка бумаг на обеденном столе у небольшого эркера. Осмотрев комнату, Елена заглянула на кухню – там тоже все сияло девственной чистотой, включая холодильник, заглянув в который Елена обнаружила лишь одиноко горевшую лампочку.

Если что и делало эту квартиру жилой, так это отсутствие даже намека на сырость, которая в прежнем обиталище Айзенменгера казалась неистребимой.

Сам же Айзенменгер был настолько поглощен собственными мыслями, что его присутствия можно было и не заметить. Когда Елена предложила сварить кофе, ответом ей стало молчание, которое она истолковала как согласие. Однако, вернувшись с кухни, Елена застала Айзенменгера за письменным столом: он просматривал бумаги и время от времени делал какие-то записи. Она расположилась напротив и принялась разглядывать каракули доктора, пытаясь превратить их в буквы, слова и предложения.

Куда он пошел бы? Знает ли, что заражен? Подружки. Наобум? Жив?

Поняв бессмысленность этого занятия, Елена откинулась на спинку стула и, время от времени прихлебывая кофе, принялась ждать, когда Айзенменгер сам все ей объяснит.

В конце концов глубокий вздох доктора возвестил о его возвращении к действительности. Он оторвал взгляд от своих записей и перевел его на Елену. Заметив на столе кружку уже почти остывшего кофе, Айзенменгер был приятно удивлен.

– О, спасибо.

– Тебя посетило вдохновение?

Он нахмурился и покачал головой:

– Нет, увы. – Одним залпом он осушил полчашки. – У тебя при себе те записи, которые ты сделала у Беверли?

Елена вынула из портфеля блокнот:

– Я понимаю, что без сведений, добытых Уортон, нам пришлось бы трудно, но скажи, тебя не тревожит сам факт существования такого досье? То, что она сумела собрать его за один день?

Айзенменгеру не хотелось вновь поднимать эту тему, сейчас нужно было сосредоточиться на главном, но он видел, что для Елены вопрос этичности их действий крайне важен.