Тихий уголок

– Но сперва – леди, затем джентльмены, – пробормотал мужчина, – такова национальная традиция.

Женщина взглянула на него со спокойным отвращением и, отвернувшись, принялась смотреть на могилу. Голова Сандры была склонена, а ладони, теперь раскрытые, казалось, выражали тщетность любых усилий. Ветерок играл белокурым локоном, выбившимся из прически, а Сандра даже не поднимала руки, чтобы поправить волосы. Вся её сексапильность исчезла в этот момент. Сегодня вечером её можно было принять и за монахиню. И даже мужчина с массивными плечами казался до некоторой степени потрясённым.

Увидев, как губы женщины шевельнулись, произнося имя Майкла, Лора подумала: «Сандра, вдова Майкла, ты – лицемерка. И столь же запросто можешь оказаться и убийцей. Надеюсь, что ты убийца. Прости меня за это. Прости мне зависть к золотым равнинам твоего лица, но я надеюсь, и потому что я надеюсь, поверь мне – это ты убила своего мужа. Пойми меня, пожалуйста. Лично против тебя я ничего не имею за исключением того, что тебе приходилось предупреждать его, чтобы он тебя так сильно не любил. Это мне кажется тратой естественных ресурсов – мне, девушке с прямыми унылыми волосами, которая танцует, словно памятник Вашингтону. Моё отношение к тебе может показаться несправедливым и неразумным, но ты бы меня поняла, если бы мы познакомились, пока я была жива. Будь я присяжным на твоём суде, я боролась бы за твое освобождение, но я знаю, что ты виновна. Именно так работает моя мысль, или, по крайней мере, я помню, что именно так она работала. Я должна признать тебя виновной, ибо я недостаточно бесчестна, чтобы признать тебя безобразной. А я должна тебя невзлюбить, чтобы удержаться от желания стать на тебя похожей. Если бы ты меня знала, ты бы меня поняла.

И это всё? – подумала она, – или что-то ещё сказать? У меня такое чувство – да, то самое чувство, которое возникает, когда что-то осталось, и оно ещё острее, чем когда-либо с тех пор, как я очутилась здесь. Ты здорово стараешься быть честной перед самой собой, и ты себя выдаёшь, отыскав ложь, чуть-чуть менее приятную на твой вкус».

– Теперь можно идти, – сказала женщина.

– Ты забыла о розе, которую задела, – сказала Лора. – Поставь её обратно, как было. Её просто надо немного выпрямить, я бы сама это сделала, чтобы избавить тебя от хлопот, но не могу. Поправь её, пожалуйста. Спасибо.

Словно что-то услыхав, женщина изящно опустилась на колени и поставила розу на место в ряд с другими цветами. Её длинные пальцы на фоне цветов приобрели лимонный оттенок, а ногти были того же цвета, что и розы. Возможно, немного темней: словно розы после дождя.

– Спасибо, Сандра, – сказала Лора. – Прощай, – и подумала: «А где же, интересно, Майкл?»

– Сколько у нас ещё времени? – спросила женщина. Они с мужчиной начали удаляться от могилы.

– Суд назначен на восьмое августа, – ответил мужчина. – Они нам дали почти месяц.

– Это не так уж и много, – нежный голосок прозвучал несколько обеспокоенно.

– Вполне достаточно. Если мне есть что искать, я за месяц справлюсь. Если же я не смогу ничего разворотить… – он тяжко подал плечами. – Нам никогда не поздно будет подать на апелляцию.

Женщина остановилась, задержав руку у него на плече.

– Я не убивала Майкла. Я не хочу страдать из-за того, чего не делала.

Его звонкое «ха-ха» напомнило громыхание песчинок в жестяном ведёрке. Он снова зашагал вперёд. Женщина последовала за ним.

– А почему бы и нет? Почему ты должна отличаться ото всех остальных?

– Это не смешно, чёрт возьми, – сказала женщина. И они пропали с Лориных глаз, хотя Лоре всё ещё были слышны их голоса. Ответ мужчины оказался игривым и легкомысленным.

– Это называется «юмор висельника», леди. Чем дальше идёт время, тем забавней…

И тут голоса начали утрачивать чёткость, отчасти и потому, что Лора уже не так внимательно слушала.

«Полагаю, я могла бы пойти за ними следом, – подумала она. – Я собиралась навестить свою собственную могилу, в конце концов, а не могилу Майкла. Вся беда в том, что я по-настоящему не хочу за ними идти. Я не желаю их видеть. Что мне нужно от живых?

Я не собираюсь от них зависеть. Если я вздумаю к ним льнуть, я никогда не забуду о жизни и никогда не усну. Мне надо прекратить поддаваться этому безумию. Если я не могу жить, я хочу быть мёртвой. Мёртвой, как положено. Мне не по нраву эта промежуточная стадия. Слишком похоже на жизнь и недостаточно на неё похоже. Пора мне прекратить смотреть на живое и испытывать к нему интерес. Даже торопливый бег муравья – это измена. Даже одуванчик коварен и соблазнителен. У меня тут же возникает воспоминание – нет, желание подуть на один из этих больших белых одуванчиков. Если задумать желание и сдуть в один присест весь пух с головки – желание сбудется. Я это знаю, но мне никогда не удавалось сдуть весь пух в один присест, и желания мои никогда не сбывались. Мёртвому ни к чему одуванчики, да и желаний мёртвые не задумывают. Пойду-ка я к своей могиле и прилягу снова».