Тихое течение

Хомка и сам торопится, чтобы не опоздать. Уже не рано... Пчелы жужжат над стрехой по-дневному. Пулями дзинькают они через сенной сарай из сада в то заморье, что расцвело синими медовыми цветами. Воркуют на коньке крыши голуби, в подвешенной голубятне пищат птенцы, чирикают на заборе и на сеновале воробьи. По­годка выдалась!.. Фыркает, высунув язык, Куцая и устало, лениво виляет Хомке лохматым хвостом... Пахнет бли­нами... Хорошо будет на ярмарке...

— Послушай-ка, Хомка! — сказал по пути Петрок.— Вот, брат, какое дело. Гулять я сегодня буду с Авдулей — ты ее видел, из Городца. А городчанские парни — черт их знает, может, в драку полезут... Так ты будь настороже! Чуть что заметишь — дай мне знать, а сам зови асмо­ловцев.

— Ладно, позову,— согласился Хомка, но что-то тре­вожное, неприятное кольнуло краешком под ложечкой. Чего ради драться? Ведь ему так хорошо... Да и всем должно быть хорошо. Прячась от самого себя, он застен­чиво оглядывает себя: сапоги блестят, под соломенную шляпу задувает ветерок. И так он доволен всем, так ему радостно, так легко дышать в поле, лаская влюбленным взглядом пахаря ниву, что, ей-право, не хочется думать о драке. Лучше говорить всем самое-самое приятное, ласковое, делать всем то, что они сами хотят.

Кто узнает в нем батрака, сына горького пропойцы Юрки? Скажут: парень как парень. Может, и не такой красивый, а все же ничего, красивый. Вот и приоделся нынче! В Лугвеневе соберется много девчат, веселых и нарядных, и Хомка будет любоваться ими сколько захочет. А они будут с ним как с равным. И никто не подумает, никто не подумает о нем худо: гуляет парень на ярмарке — ну и гуляй!

— Знаешь что, Петрок? — вдруг спросил он, когда проходили мимо рощи.— Сниму-ка я тут сапоги... Ногам легче, Да и сапоги не будет стаптываться о корневища... а?

Петрок усмехнулся: уж больно заботится батрак о хо­зяйском добре!

— Как хочешь,— сказал он.

Пока Хомка разувался, их догнали другие асмоловские парни. Дальше пошли вместе — с шутками, пересмешками, шумливой и веселой, отчаянной ватагой.

II

Незаметно пришли в Лугвенево, встретили знако­мых, и еще находили их то тут, то там, и смотрели по сторонам с таким видом, будто завоевали это местечко или на худой конец, принесли ему великую радость своим появлением на ярмарке...

Хомке пришлось еще раз выслушать наказ хозяйского сына, как вести себя в случае войны с задиристыми городчанами, после чего только он наконец получил возможность отстать от него и пошел бродить один. Он знал, что Петрок сперва будет искать Авдулю — да пока еще найдет, потом походит с ней, погуляет, видно, станет угощать пивом, а война, если и начнется, так ведь не сразу же. Хомка остался один в этом человеческом муравейнике, и, непонятно почему, ему стало тоскливо... И деньги в кармане есть, можно купить ситро и жареных семечек, можно покататься верхом на деревянном коне на карусели под музыку. Однако он чувствовал себя совсем одиноким, робел, досадовал, что колеблется и не может решить: тратить ему деньги, которые дал Петрок, или не тратить? Другие парни плясали до изнеможения, а Хомка, который несколько раз порывался пригласить на полечку молоденькую, хорошенькую девушку из Городца, стоявшую рядом с ним, простенько, но мило одетую, молчаливую, но славную,— все не мог набраться духу. Когда большая толпа зевак вдруг подалась в сторону от рьяных танцоров, плясавших до одури и ничего не видевших вокруг себя, девушка невольно ухватилась за него, чтобы не упасть, и он, наш бедный застенчивый Хомочка, осоловел от радости, залепетал ей, сам не зная что, чувствуя лишь, как сильно затукало сердце.

— Ганутка! — крикнула ей из круга подружка, думая, что они в паре.— Ты почему с ним не танцуешь? — и засмеялась.

— Хочешь, пойдем? — коротко бросила ему Ганутка, и не успел он опомниться, как неведомая сила сдвинула его руки-ноги и завертела его с нею в польке.

Танцевать Хомка не очень умел, да и танцевать было неудобно: пары налетали одна на другую, теснота, а ноги все время сбиваются с такта: ярмарочный шум заглушал музыку... Плотная пыль поглотила все вокруг. А кроме того, Хомка стыдился своих потных, влажных ладоней. Он никак не мог заставить себя смотреть не куда-то мимо Ганутки, а хотя бы изредка под ноги и хоть немножечко, но на Ганутку. Так нет же, бросить взгляд ей на плечико он еще так-сяк мог, но чтобы глаза в глаза — ни-ни. И не получил того удовлетворения, о котором мечтал.

После танца он, стесняясь, поблагодарил ее, она же — охотно или нехотя, кто знает! — промолвила с девичьей нежностью:

— Как хорошо ты танцуешь!.. Легко с тобой...