Тихое вторжение

Толстый поинтересовался:

– Что делать с ним будем?

– Сопровождение оттащит к вертолету и погрузит.

– Нет, Тим, такого не произойдет, – раздался голос Клеща у меня за спиной.

Толстый и старший лейтенант Бекасов посмотрели на него с подозрением. В глазах у них читалось: «Этот-то что еще тут раскомандовался!»

А Клещ глянул на меня внимательно и сказал:

– Старший группы вам всё объяснит. В смысле, почему на большую землю тело вывозить нельзя.

– Товарищ военсталкер уже отдал нам прямо противоположный приказ! – начал заводиться Бекасов.

Ну еще нам тут подраться! Вот веселья-то будет – полные штаны. Ладно, разберемся.

– Отойдите, – приказал я им, – у товарища эксперта секретная информация. Остальным допуска не хватает.

Отошли. Недалеко, слава богу, – в аномалию без призора не вляпаются. Мы остались вдвоем.

Клещ долго смотрел на тело призрака, словно пытаясь на глазок определить, точно ли он мертв. Потом начал едва заметно шевелить губами.

– Спасибо тебе, Черный Сталкер, – пробормотал Клещ и сделал неловкую попытку перекреститься.

– Клещ, – удивился я, – ты ж из темных сталкеров. Ты же у них вообще был главным… А вы там, я читал, поклонялись Хозяевам Зоны, Черного Сталкера посылали подальше, а Христа в упор не видели. Та чего же ты…

Он ответил мне странным тоном, как равный равному:

– Не следует о подобных вещах говорить мимоходом.

А потом добавил:

– Старые тяжкие боги когда-то предали меня, и я решил отказаться от их покровительства в пользу отношений с молодыми легкими богами.

Он это серьезно говорил. Нет, правда, он это говорил на полном серьезе. И как говорил! Клещ-то… Да вы что! На дворе… а тут…

Я промолчал. Иногда лучше молчать, а то еще скажешь что-нибудь.

Клещ, не торопясь, вынул курево, поднес к нему зажигалку и принялся объяснять:

– Я давно освободился от общепринятых норм. Я сам себе хозяин и сам выбираю, с кем и какой заключать контракт. Но иногда во мне оживают вещи, относящиеся к какой-то иной жизни. Я делаю странные жесты. Я говорю странные слова. Что-то всплывает со дна моей души и заставляет вести себя необычным образом. Вот этот жест… Почему я пошел с тобой? Москвы мне жалко? Да. Но, может быть, дело в другом. Просто мое одиночество должно иметь пределы. И к настоящему моменту ты – главный его предел. Ты моя драгоценная придурь.

Это, вроде, на человеческом языке должно значить, что я его друг.

– Видишь ли, мои придури… они меня в этой жизни сто раз подводили. Меня продавали, меня чуть не убили, – притом люди, за которых я бы жизнь отдал… Отдал бы, не думая, не прикидывая ни хрена. И теперь я с этими придурями борюсь, я их в себе выжигаю, и очень скоро выжгу, сынок, до самого корня. Ты вот моя придурь. Но ты оказался полезной, доброй придурью.

– Ну спасибо, дядя, на добром слове.

Он будто бы и внимания не обратил на мою язвинку. Может, списал на хмель в башке.

– А теперь, Тим, ты мне должен. Не деньги. Гроши эти – мужичонкам на водчонку – мне должен ЦАЯ. С тебя взимается другая плата. Я уничтожу тело сверхсталкера, сожгу его, а ты с собой даже частички пепла не возьмешь. И хлопцам скажешь, мол, опасно. Мол, эксперт прав, тащить с собой – рискованно.

Правду сказать, – да, я ему должен. Я ему по гроб жизни должен. И… не чужой же он мне, этот упырь крапчатый. Я, конечно, заключил контракт с ЦАЯ, и по контракту мне бы надо мегаценную плоть призрака доставить Яковлеву. Но это – по контракту. А по совести… по совести я всё сделаю так, как хочет Клещ.

– Ладно. Только объясни, какого ляда?

Он, вроде, открыл рот, хотел что-то сказать, но смутился и только произнес:

– Подожди. Сейчас я…

Это Клещ-то смутился?! Легче у смерти косу отобрать, чем такого непрошибаемого типа сбить с панталыку.

Клещ стоял со своей Паучихой над телом сверхсталкера и смотрел на него с жалостью и недоумением. Взгляд его остановился не на груди призрака, страшно развороченной двумя попаданиями, а на лице. На глазах, по-моему. Сверхсталкер умер с открытыми глазами. В них застыло, кажется, удивление. Мне делают больно… почему же? за что?

– Что не так, Клещ? Он не оживет?

Мне ответили отрицательным покачиванием головы. Клещ сделал глубокую затяжку, заговорить он пока не мог.

– Ну а в чем дело тогда? Ты, вроде, не в своей тарелке…

И Клещ все-таки решился.

– Это ты точно сказал, салажонок. Мне как-то… не того. Это ведь сын моей семьи, моего братства. Я не хотел его, но мои мертвые братья выстрогали его без меня. Из того, что я уничтожил свою семью, вовсе не следует, что я перестал принадлежать ей. Не так. Нет. Отсюда не следует, что перестал быть ее частью. А значит, это и мой сын. Я никогда его не видел. Я его не знал. Теперь я его убил. Но это был мой единственный способ завести потомство… А я его уничтожил. Такие вот дела, хитрец.

Сильный человек, умный человек. В сущности, всех нас от смерти спасший человек. А есть в нем дырочка – бездетность, горькая и неисправимая, и ему больно. Разве не понимаю я его? очень даже понимаю. Потому что у меня тоже ребенка нет. И, выходит, я человек неполный, не вполне настоящий. С червоточинкой.

Но мне все-таки не так больно, как ему.