Тихое вторжение

Мы с Михайловым когда-то договорились… Он не должен соблазнять Катьку сталкерской работой. Он даже говорить рядом с ней о Зоне не должен, а тем более – ходку предлагать. Так нашлись добрые люди, и Михайлова не понадобилось!

Мы же… да что за хреновина такая! Как увижу, что жива, тут же прибью.

Говорила бабуля: «Не было бабе печали, да купила баба артефакт…» Или… как-то не так… Точно помню: «Баба с возу – кобыле легче». Значит – тяготы и печали от бабы. Да? Может, это бабу кто-то приобрел, а вместе с нею приобрел и печаль? Наверное, так: «Не было печали, да купили бабу…»

Сплошные печали мне от моей непутевой бабы.

Дверь в палату я, кажется, открывал не столько рукой, сколько ногой.

А потом я увидел Катьку.

Всю в бинтах, аж глаз не видно. Левая нога – в гипсе. Губы серые. Щеки впалые. Капельница.

Какая же ты у меня непереносимая дура… Я так люблю тебя, я с ума от тебя сойду. Ты мой свет. Ты мой свет, Катька!

Я подхожу к постели, подтаскиваю стул, сажусь и беру ее за руку. Осторожно. Как бы не сдвинуть чего-нибудь, что сдвигать нельзя. Чувствую, как ее пальцы отвечают моим.

Стрекоза…

Знаете, ребята, так бывает иногда: знакомишься с кем-нибудь, ну, ходишь, разговариваешь, потом у тебя уже с ней до поцелуев дошло, потом еще дальше, и ты там, конечно, волнуешься, то сё, добиваешься ее, ссоришься-миришься, словом, как у людей… а потом – хоп! – и что-то в тебе переключилось. Какая-то странная вещь с тобой произошла. Ты к ней прирос. И чувствуешь, что она к тебе тоже приросла. Вот такая петрушка.

Ну, то есть, ее нет рядом один день, два дня, а ты уже на стенку лезешь, потому что света белого лишился. У тебя как будто ампутировали ногу или руку, и ты повсюду ходишь нецелый. Калека-калекой ходишь. Тебе нужно ее присутствие. Не рядом с собой под одеяло положить. И не умный разговор завести. Нет. Тебе до смерти нужно, чтобы она была рядом. Просто, чтобы была рядом. Ты как водолаз в тяжелом скафандре: какая-то балка упала, пережав дыхательные трубки, и твои легкие судорожно пытаются набрать воздух. А взять его неоткуда. Или ты как зимой голым на мороз вышел – нужно согреться, а тепла с собой нет. Оно где-то там, в доме осталось, там, где у тебя целый склад тепла.

Что хотите говорите, ребята, можете спорить, можете хоть в драку лезть, мне всё равно. Я так скажу: любовь – это жажда присутствия. Нет ее присутствия, той самой единственной женщины, и ты умираешь. Ты может умирать целые годы. Ты даже десятилетия можешь умирать. И всё это время ты формально жив, а внутри… внутри у тебя кончился завод. И тикалка опять пойдет, и механизм твой оживет, если ты опять найдешь ее, она улыбнется тебе, и ваши руки соприкоснутся.

Когда она рядом, вы… как там в школе учили? Вы – вроде сообщающихся сосудов. Делите всё, что внутри вас происходит, поровну, и уровень всего, чем ваши личности набиты, выравнивается. Допустим, у тебя печаль, а у нее радость – так ты повеселеешь с ней, а в ней чуть поубавится веселья. Или, скажем, у нее боль душевная, а ты в порядке… Тогда ты от ее боли заберешь себе часть, а ей полегчает. Не знаю, как это получается. Это чудо, ребята. Жизнь – озвереть до чего холодная штука! Не будь таких чудес, мы бы давно друг другу глотки перегрызли.

Ее губы растягиваются в улыбке.

Мы вместе. Мы оживаем.

– Я так люблю тебя, Тим. Я с ума от тебя схожу.

Она говорит очень тихо. Я едва могу расслышать ее. И, кажется, что-то мешает слушать ее слова.

О! Смотри-ка… Всё это время у меня над ухом разорялся врач. Оказывается, он вошел вслед за мной в палату. Что-то ему не нравится, почему-то я не могу здесь быть в такой одежде… и в такое время…

Перестаю его слушать.

Я не асоциал, ребята, не думайте. Просто когда Катька рядом, все прочее становится несущественным. Вроде лая соседской собаки в подъезде или ковра на стене родительской квартиры… Слышишь и не слушаешь, видишь и не замечаешь.

Я хотел ответить ей, но она не дала. Нашарила мой подбородок, приставила палец к губам. Молчи, мол. Погоди.

– У меня сил нет, Тим… Совсем нет сил. А я должна сказать тебе две важных вещи и одну важную вещь от тебя услышать. Я первый раз сегодня в сознание пришла… первый раз. Могу отключиться в любой момент.

Кажется, врач кого-то привел в палату. Да, здоровый такой мужик, рожа красная, как пасхальное яйцо. Санитар? Назойливый какой. Я на пару секунд отпустил руку Стрекозы, отправил санитара в нокаут и опять жадно схватил ее пальцы.

– Вот так… хорошо. Ты слушаешь меня?

– Да, Стрекоза.

– Запоминай: сталкер-бар в московской Зоне, на станции метро «Университет»… там все мертвы. Семнадцать мужчин и две женщины. Есть матёрые… человек семь – таких по снаряге отличить можно. Они дрались… стреляли… За сутки до нас их что-то убило. Что-то… или кто-то. Быстрое как химера в старой Зоне. Но только это химера с крупнокалибе… калиберным пулеметом… – она едва справилась с длинным словом. Я сжал ее пальцы сильнее. Она продолжила: