Тихоня

Дорогой Леви,

Надеюсь, ты там не захворал. Я в порядке – настолько, насколько это возможно в такой дыре. Это ад на земле для жертвы судебной системы, несчастного, которого по ложному обвинению навеки упрятали за решетку. Ты и Винетта совсем забыли обо мне. То, как вы ко мне относитесь, – это стыд и срам. Я уж не говорю о той сучке, что сперва сдала меня легавым, а потом до кучи развелась со мной. Баба должна до конца жизни держаться за своего мужика.

Я знаю, что ты преуспеваешь и делаешь большие бабки, катаешься как сыр в масле. Видать, решил, что заделался слишком важной птицей, чтобы общаться со мной. Уверен, ты до сих пор не хочешь, чтобы кто-нибудь пронюхал обо мне, так что скорей пришли мне еще деньжат, сколько велено тебе, чтобы сделать мою житуху получше в этой жопе, где падлы вокруг не делают ровным счетом ничего для тебя, пока сигарет им не дашь.

Напиши мне как можно скорей, парень, не то тебе же хуже будет.

Джонас Пибоди

Глава 26 Прятки на виду у всех

Две недели спустя, сидя в плюшевом кресле одного из топовых ресторанов, я с отвращением изучала взглядом типа, что уселся напротив меня.

Его волосы по текстуре и цвету напоминали солому, кожа была землистой и морщинистой, с чернильными синяками под глазами. Неряшливые усы, похожие на руль велосипеда, нависали над его губами. Он привлек к себе несколько удивленных взглядов, когда мы с ним вошли в этот роскошный ресторан, – хорошо, что я зарезервировала отдельный кабинет.

Когда он попросил: «Молодой человек, принесите-ка мне мамалыги, жареного бекончика и прижаренный хлебушек», то официант, отчаянно борясь с хохотом, в ответ прокудахтал, что мисочка жареных свиных ножек с полентой[50] и крыжовниковый соус будут просто пальчики оближешь.

Это трендовый ресторан, но я пришла сюда не ради экзотической еды или гигантской люстры, сделанной из подвешенных за ножки винных бокалов, и даже не ради величественных видов виноградников долины Франсхук[51], что открывались из нашего окна. Я нахмурилась при виде горы еды, что вылезала за края посыпанной травами тарелки, которую официант поставил передо мной, и перенесла свое внимание на этого типа. Он неуклюже подоткнул себе за ворот накрахмаленную льняную салфетку и, казалось, готов был накинуться на свою еду и есть ее пальцами.

– Извините, – сказала я. – Не могу смотреть на вас, пока я ем. Меня стошнит, если я буду на вас смотреть.

– Ох, боже благослови твое добренькое сердечко, а глянь-ка, ты весьма прыткая молодая леди! Да еще эдакая приятненькая.

Я передвинула стулья, чтобы сесть с ним рядом, так чтобы мне приходилось смотреть на него только в том случае, если я к нему повернусь. Он понял эту перемену мест как приглашение.

– Если я тебе напрямки скажу, что фигурка у тебя высший сорт, что ты мне сделаешь? – Он протянул руку, чтобы погладить меня по коленке, но я отбросила ее в сторону. – Ах, прижмись ко мне, сладкая конфетка, я ведь тебя не съем.

– Пожалуйста, ешьте свои свиные ножки. Я сюда села только потому, что не хочу смотреть вам в лицо.

– И эдак разговаривают разве с добродушным папашей?

– Все равно. – Я отправила себе в рот кусочек вкуснейшей утиной грудки и добавила: – Волосы нужно убрать.

– Тебе не по нраву мой маскарад? По мне, так это лучшая прическа на свете – все важное спереди, – тип потрогал свою короткую челку, – и часть сзади. – Он встряхнул волосами и развратно мне подмигнул.

– Ну а я считаю, что это вульгарно.

Я повернулась к нему и рывком сорвала с него парик. Когда я содрала его усы и бородку, он взвизгнул от боли.

– Знаешь, – сказала я, мотнув головой, пока изучала его критическим взглядом. – Ты можешь думать, что уже стало лучше. Но почему-то нет.

Землистая кожа и морщины странным образом не вязались с копной густых, черных как смоль волос и полосок от клея над его губами.

– Вот, – сказала я, вытирая влажными салфетками его морщинистую «кожу», созданную ухищрениями визажистов, убирая тени под глазами и давая ему пачку салфеток, – оботри лицо. Мы в отдельной комнате и после этого поедем прямиком домой, так что можно убрать маскировку.