Тихоня

– Конечно, ты изменилась. Жизнь нас меняет, любовь нас меняет! И ты жила и любила со страстью. Когда я сбежала из дома, я была чуть-чуть младше, чем ты, дорогая, и было великое множество джентльменов, кто предлагал мне… э-э… комнату. Но я им всем наотрез отказала. Я хотела пожить одна – одна! – какое-то время, хотя бы совсем немножко, чтобы узнать, кто я на самом деле, когда я не чья-то дочь, или сестра, или возлюбленная. И я рада, что так поступила, потому что я повзрослела и узнала ужасно много о себе самой. И также, к сожалению, о привычках, заложенных в меня воспитанием, и о фактической неистребимости тараканов в съемном жилье.

– Нана, ты знаешь, что я обожаю твои истории, но сейчас? Ты серьезно? – Я бросилась на кровать, пытаясь сморгнуть слезы, но куда бы я ни посмотрела, все напоминало о нем.

– Я путано пытаюсь тебе сказать вот что: ты должна найти свою собственную среду.

Хм. Мою собственную среду. Я-то думала, что эта среда – та же, что и у Логана. Но, возможно, нет.

Нана подошла ко мне, нагнулась и поцеловала меня в щеку.

– Теперь тебе надо немного поспать: я давно заметила, что разбитое сердце – ужасно утомительное состояние! Я приду навестить тебя утром, и мы с тобой отправимся на шопинг. Свободная трата денег всегда и неизменно поднимает мне настроение, и, боже мой, – она мельком взглянула на мой календарь с дельфинами, – уже пятнадцатое. Всего лишь десять дней осталось на покупки до Рождества!

Нана вышла, а я стала осматривать свою спальню. Этот дом определенно больше не был моей средой, если вообще когда-нибудь ею был. Моя комната теперь казалась мне детской и глупой, украшенной воспоминаниями о глупых, разбитых мечтах.

Я спрыгнула с кровати, подлетела к постерам Логана и стала сдирать их со стен и рвать на мелкие кусочки, что вскоре усеяли весь пол, как конфетти. Лобстер залаяла и попыталась схватить их зубами.

– Поди прочь! Вон! – прикрикнула я на нее и сразу почувствовала себя виноватой, когда она выскользнула из комнаты с поджатым хвостом. Теперь мне было хорошо знакомо это чувство.

Я схватила маленькую фигурку Чейза Фальконера, оторвала ее от ленты и запустила в дальнюю стену. Фигурка пролетела через всю комнату, ударилась о стену и упала прямо в мусорку – прекрасный бросок прямо в корзину, сделанный девушкой с разбитым сердцем. Я распахнула свой платяной шкаф, содрала постер с дверцы и затоптала его ногами. Затем содрала постеры с китами и протестными надписями, комкала их и кидала в мусорку, где уже лежали обрывки постеров и фигурка Зверя. Затем туда же полетел календарь – то был дерьмовый конец года, что принес мне одни разочарования, а в будущем меня ничего не ожидало. Я содрала последний постер – фотографию величественной «Сиренки» – и смяла ее в большой ком.

Комната сразу стала чище, и в ней как будто стало больше воздуха. И больше пустоты – совсем как у меня внутри. Я чувствовала, что моя душа опустела, остались лишь сожаления. Вот их было с избытком.

Но тут же идея поднялась пузырем из мрачных глубин депрессии, куда я погрузилась. Я вдруг поняла, благодаря чему я почувствую себя гораздо, гораздо лучше. Я точно знала, что мне делать.

Я схватила телефон – нужно было немедленно сделать важный звонок.

Глава 37 С чистого листа

Я изучала свое лицо в зеркале ванной комнаты, пока чистила зубы. Глаза у меня казались немного припухшими в бледном свете раннего утра, но не так уж сильно, учитывая, что я почти не спала. Большую часть ночи я потратила на телефонные звонки, укладывание вещей в чемоданы и ссоры с родителями.

Они меня убеждали, что мои планы – одно безрассудство, что я ставлю на карту обеспеченное будущее ради рискованной авантюры, преследую романтическую девичью мечту. Мама умоляла меня не уезжать, папа предположил, что я повредилась рассудком, но они больше ничего не могли со мной поделать – разве что запереть на замок в моей комнате. Быть восемнадцатилетней кое-что значит в этой жизни. Пришло для меня время встать на свои ноги, принимать независимые решения, выбирать собственную дорогу в жизни.

Я в последний раз проверила упакованные вещи, с трудом застегнула молнию на чемодане, обвела долгим прощальным взглядом свою комнату и поспешила вниз.

– Мам, пап! – позвала я, мечтая свалить отсюда как можно скорее.

Они настояли на том, чтобы лично отвезти меня вместе с вещами, хотя Зеб добровольно вызвался это сделать, когда я сообщила ему о своем решении. Он меня поддерживал больше, чем мои предки.

– Мы всегда больше жалеем о несделанном, чем о том, что сделали, – изрек он. Мудрый парень.

Пока мы ехали по практически пустынным в воскресное утро улицам Кейптауна, папа спросил меня:

– Есть ли хоть что-то, что мы можем сказать, чтобы ты переменила свое решение, Розмари?

– Нет.

– Может быть, в конце концов, это не так уж плохо, – сказала мама. – Веселье, приключения, совершенно иной мир.

– Ты наслушалась россказней моей матушки, Салли, – возразил папа сварливо.