Тим

Строители работали и замечали хор цикад только, когда им приходилось что-то крикнуть друг другу, подходя к большой куче цемента. Его то и дело подвозил Тим Мелвил, а они, захватив полный мастерок, бросали цемент — хлоп! — о кирпичные стены бунгало старушенции. Пристройка уже была закончена, осталась наружная штукатурка. Голые спины в замедленном ритме наклонялись и выпрямлялись, строители методично двигались вдоль дома и вокруг него, солнечные лучи прожаривали до костей, пот высыхал, не успевал собраться в капли на их шелковистой коричневой коже. Билл Несмит бросал сырой бетон на кирпичи, Мик Девин разглаживал комки, превращая их в полосу крупно-зернистой зеленоватой штукатурки, а за ним Джим Ирвин скользил вдоль лесов и легкими полукруглыми движениями мастерка создавал рисунок на ее поверхности. Гарри Маркхэм взглянул на часы и закричал Тиму:

— Эй, парень, зайди в дом и спроси старушенцию, не поставит ли она чайник, а?

Тим поставил тачку в боковом проходе, взял пятилитровый жестяной чайник и коробку с припасами в охапку и стукнул в заднюю дверь, вызывая хозяйку.

Миссис Паркер появилась минуту спустя. За сеткой от мух, на темном фоне она казалась тенью.

— А, это ты, милок, — сказала она, открывая дверь. — Заходи, заходи! Ты, наверное, хочешь, чтобы я вскипятила чайник для этих оглоедов? — продолжала она, закуривая и с удовольствием рассматривая его, а он стоял, моргая и ничего не видя в сумраке после солнца.

— Да, пожалуйста, миссис Паркер — улыбаясь, сказал вежливо Тим.

— Ладно, полагаю выбора-то у меня нет, если хочу чтобы до выходных закончили работу. Посиди, милок, пока закипит чайник.

Двигалась по кухне она небрежно, темные с сильной проседью волосы были уложены старомодными волнами, ситцевое домашнее платье с яркими малиновыми и желтыми цветами обтягивало фигуру без корсета.

— Хочешь печеньица, милок? — спросила она, протягивая ему коробку. — Есть обливное, шоколадное, возьми.

— Да, спасибо, миссис Паркер, — улыбнулся Тим, засунул руку в коробку и, пошарив там, вытащил липкое шоколадное печенье.

Он молча сидел на стуле, пока старушенция, взяв у него коробку с припасами, всыпала заварку в чайник. Когда закипел котел, она влила в огромный чайник кипяток, наполовину заполнив его, и опять поставила котел на огонь. Тим расставил на кухонном столе эмалированные кружки, бутылку молока и большую сахарницу.

— На, дружок, вытри-ка руки полотенцем, будь добр, — попросила старушенция, когда увидела, что Тим оставил шоколадное пятно на краешке стола.

Она подошла к двери на задний двор, высунула голову и завопила: «Перекур!». Тим налил себе в кружку черного, как уголь, чая без молока и затем стал сыпать в нее сахар, пока жидкость не полилась через край. Старушенция опять заквохтала: — Боже, куда тебе столько? — Она улыбнулась ему снисходительно. — От этих хапуг я бы не потерпела такого. Ну, а от тебя уж ладно. Ты ведь иначе не можешь, да, милок?

Тим ласково улыбнулся ей, взял кружку и понес ее на улицу, а остальные мужчины стали заходить на кухню.

Они ели позади дома, как раз там, где начинался только что возведенный флигель. Это было тенистое место, в стороне от мусорных бачков, и мух там было немного. Каждый соорудил себе из кирпичей местечко, чтобы присесть и поесть. Лавры, которые разделяли задние дворы мисс Хортон и миссис Паркер, окружали их густой тенью, и здесь было приятно отдохнуть после работы на палящем солнце. Каждый сидел с кружкой чая в одной руке и пакетом с едой в другой, протянув ноги и отмахиваясь от мух.

Поскольку они начинали работу в семь и заканчивали в три часа, этот утренний перерыв бывал в девять, за ним в одиннадцать тридцать следовал ланч. Традиционно этот девяти часовой перерыв назывался «перекур» и продолжался около получаса. Они занимались тяжелой физической работой и аппетит у них был прекрасный, однако это никак не сказывалось на их довольно худых, мускулистых телах. День каждого мужчины начинался где-то в половине шестого с завтрака, состоящего из овсяной каши, отбивных или сосисок с яичницей из двух-трех яиц, нескольких чашек чая и ломтиков тоста. Во время «перекура» они поглощали приготовленные дома бутерброды и куски кекса, а на ланч было то же самое, только в двойном размере. Днем перерывов не было. В три часа они уходили, спрятав рабочие шорты в коричневые сумки, напоминающие медицинский саквояж. Направляясь в паб, они вновь были одеты в рубашки с открытым воротом и тонкие хлопчатобумажные брюки.

Каждый день, неизбежно, все они шли в паб. В этом гудящем, похожем на отхожее место помещении они могли расслабиться, закинув ногу на ограждение в баре, держа в руке большущую, наполненную до краев кружку пива, болтая с товарищами по работе и приятелями и слегка флиртуя с грубоватыми барменшами. Возвращение домой переносило их совсем в другой мир, где мелочные семейные заботы окружали их плотным кольцом.