Тимиредис. Летящая против ветра

Я в корабли верила. Хотя бы потому, что по осени, когда резко менялись течения, к берегу иногда прибивало обломки и выкидывало разные замечательные вещи. С конца лета и до зимы у берега всегда дежурил кто-то из деревенских пацанов — смотрел, не выбросит ли чего море? А вообще, порядок дележа таких находок был строго определен. Первой право выбора имела семья того, кто заприметил трофей. Сколько сами на руках до вершины утеса дотащат — столько и их. Вторым подходил староста Хрунич с четырьмя сыновьями. После них — если что осталось — была очередь моего хозяина, Сибира. Ну и дальше — остальных деревенских, по важности и зажиточности. Особенно ценились металлические крепления и сундуки. А у старосты в парадной горнице висел на стене очень красивый полированный деревянный круг с кучей торчащих ручек. Хрунич звал его «шторвал», а я всё гадала, зачем такая красота нужна. Вот бы подержаться!

Изредка выкидывало утопленников. Часто после того, как прибой протащил тело по скалам, только по длине волос и можно было понять — мужик то или баба. И, что особенно расстраивало деревенских, одежда всегда приходила в негодность. Правда, пояса или сапоги иногда еще годились. Если не сушить на жаре да сразу пропитать маслом, то можно было и хорошую вещь получить. Тела на деревенском кладбище не хоронили — прикапывали неподалеку от берега в лощине, которая так и звалась — Похоронной. Ставили осиновые вешки, чтоб знать, где место уже занято, тем дело и кончалось. Ребятня пугала один другого, что по ночам по лощине бродят привидения. А кто их покой потревожит — душу высосут и в море уволокут!

Я как-то пошла туда ночью — рыжий Зимка и старостин Елька посулили мне, что, если не побоюсь и принесу горсть земли со свежей могилы, они со мной дружить будут. Друзей у меня никогда не было, а очень хотелось. Я и пошла. Вылезла ночью в окошко и, поджимая босые ноги, побрела к лесу. Думаю, меня саму в белой рубахе ниже колен можно было за привидение принять… В лощине никаких призраков я не увидела. Туман был такой, что я споткнулась, упала, перемазала всю рубаху. Могилу нашла на ощупь. Наскребла земли пальцами, сколько смогла. А когда встала, поняла, что не знаю, куда идти. Звезд не видно, вокруг туман, как молоко. Протянешь руку — наткнешься на ствол дерева. Или не наткнешься. И холод дикий. Рубаха в тумане вся промокла, к телу липнет. Испугалась тогда я жутко: думала, тут и замерзну. Где-то рядом с могилой мамы. А потом как помог кто. Вспомнилось, что вешки в изголовье ставят, а сами тела всегда головой на восток кладут. Значит, мне надо ближайший холмик ощупать и повернуться к ногам, на запад. Главное — из лощины выбраться, а там уж туман не такой густой — деревья видно и до опушки недалеко.

До дому добралась к рассвету. Рубаху сразу в корзину с грязным заныкала, чтоб не попало, — всё равно мне ее и стирать. А Елька с Зимкой обманули — когда принесла им горсть земли, разоржались мне в лицо и сказали, что я ее за хлевом нарыла. И что с такими, как я, не дружат. Такие — для другого… Мне тогда было восемь.

Я уже почти вышла на знакомую поляну близ опушки, когда, переходя пригорок, столкнулась нос к носу с собиравшей травы женщиной. Сначала испугалась — странная, на деревенских не похожа. Потом вспомнила, что видела ее раньше, хоть и по-другому одетую — не в штанах с сапогами и с завязанными платком волосами, а как все — в юбке и с косами. Ее уважали и побаивались. И имя у нее было чудное, на обычные Панька или Шимка не похожее — Тирнари. Рассказывали, что приехала она из большого города. Почему ей приглянулась такая глушь — никто не знал, предполагали разное. Кто говорил, что её муж за чернокнижие выгнал, кто что она от кого-то прячется. Шинкарь предположил, что она книгу пишет — мол, он самолично знахарку с пером над листом бумаги застал, — но его засмеяли: кто и где видел грамотную бабу?

Струхнув, попробовала юркнуть за толстую ель, но Тирнари жестом как приморозила меня к земле.

— Ты Мирка, сирота, правильно? Живешь у Сибира? — голос был низким, требовательным. Глаза не серые, как у всех в деревне, и не карие, как у меня, а зеленые, с черными ресницами, смотрят в упор, не смущаясь.

Застеснялась я. Уставилась в землю, еле головой кивнула.

— Иди сюда, покажу что искать надо. Пойдешь со мной. С твоим хозяином я вечером сама потолкую.

Я испугалась — ведь послали меня в лес за земляникой. А если не наберу, таких плюх надают, что неделю голова кругом идти будет. Тирнари как мысли прочла, усмехнулась:

— Не бойся. Если ты мне не сгодишься, отпущу через час. Тогда успеешь набрать свои ягоды. А если подойдешь, Сибир тебе уже ничего не сделает. Запоминай, что искать надо! Гриб на стволах берез — чагу — знаешь?

Я кивнула.

— Вороний глаз наверняка тоже знаешь. Теперь смотри внимательно — мох нужен. Вот такой, голубой. Он редкий. Найдешь — все не рви, ощипывай так, чтобы снова отрос. А место, если можешь, запомни. Вот еще солнцецвет и царь-корень — знаешь такие? Нет? Смотри сюда — вдругорядь объяснять не стану.