Тимош и Роксанда

— Гетман обещал нам города, — сказал осторожно, но твердо нуреддин. — За пленных воины рано или поздно получат вознаграждение.

— Но я плачу тотчас.

— Мы благодарим гетмана, но какие города он отдаст на нашу бедность?

Отдать татарам город — означало превратить этот город в мертвую пустыню.

— Я дарю вам Коломыю, — сказал гетман, не поднимая глаз. — Это небольшой город, но он очень богат. Поляки и Литва варят в нем соль.

— Коломыю и те города, что ее окружают, — нуреддин нетерпеливо дернул головой, — у меня сорок тысяч, у перекопского бея шестнадцать. Я не могу допустить, чтобы войско вернулось из похода без добычи. Гетман еще не раз будет иметь нужду в нашем войске.

— Не смею возражать вашему высочеству. — Лицо гетмана покрыла сеть морщин, в единый миг он осунулся и постарел. — Сколько вы хотите за Марка Собесского?

— Это мой пленник. Я хочу двадцать тысяч.

— Я заплачу за него тридцать, но просил бы ваше высочество проследить за тем, чтобы войско вашего высочества ограничилось взятием города Коломыи и округи, оставив в покое другие города.

— Я сам прослежу за моими разбойниками, — милостиво согласился нуреддин.

8

Сын Кривоноса — Кривоносенок, увязался в погоню за стайкой польских драгун, вырвавшихся с Батожского поля, и наскочил на село Бубновку. Вместо погони казаки принялись искать живых среди мертвых. Нашлась всего единая живая душа — младенец двух ли, трех лет, которому пулей снесло половину плечика. Взял его Кривоносенок в седло, поскакал в лагерь Хмельницкого поискать доброго лекаря.

Лекарь только головою покачал:

— Опоздал ты, казачина!

И тут узнал Кривоносенок, что гетман выкупил у татар пленных поляков, видно, для того, чтоб домой отпустить, ради замирения.

Знатных в шатре своем потчует.

Вскипела в жилах Кривоносенка отцова ярая кровь. Со всей своей мужицкой купой, в которой было тысяч десять, а то и больше, с убиенным младенцем на руках, явился на пир.

— О, Богдан! Вина сладкие пьешь с палачами нашими! — закричал на гетмана молодой Кривоносенок, входя в шатер. Зыркнул глазами по польской знати да и положил младенца на стол перед его милостью паном Собесским.

Гнев народный неукротим, как степной пожар. Забушевала по всему казачьему лагерю такая дикая ненависть, что никто уже не слушал ни полковников, ни писарей, ни гетмана.

Отвели казаки весь польский полон в Бубновку да и вырубили.

9

Тимош через плечо отца читал письмо, которое тот собственноручно отписал королю Яну Казимиру.

«Простите их. Ваше величество, если они, как люди веселые, далеко простерли свою дерзость», — трижды перечитал Тимош.

Письмо было хитрое, отец жаловался на Калиновского, с которого уже ничего не спросишь, Калиновский-де виновен в Батоге.

— Каково? — спросил Богдан.

— Ловко!

— Но ведь я душой не покривил?

— Не покривил, — согласился Тимош.

— Учись, пока есть у кого учиться, — Богдан тяжко вздохнул. — Наука, может, и не больно хитрая. Короли, канцлеры — такие же люди. Тут главное — за что стоять. За себя — одно, за народ свой — другое.

— Народ, — у Тимоша дернулось плечо, — пленных, как дрова, порубили.

— На зло ответили злом, — сказал Богдан. — Этот день ты должен крепче всякой премудрости помнить. Короли — над панами, царь московский — над боярами, а гетман — над казаками. От казаков стеной не отгородишься. Казак к тебе в палатку зайдет и за твой стол сядет безо всякого. Сегодня ты — гетман, а завтра — он. Никогда об этом не забывай, Тимош. Забудешь — никакая стража тебя от казачьего гнева не убережет. А теперь попрощаемся, сын. Дай Бог тебе счастья, а мне — удачи.

Войска расходились по сторонам.

Гетман шел под Каменец исполнять обещание, данное турецкому султану. Тимош направлялся к границам Молдавии, добывать в жены принцессу.

10

В Яссы с пятью казаками охраны прибыл с письмом гетмана Хмельницкого толмач Георгий.

«Сын мой, Тимош, незнатного происхождения, — писал Богдан, — но гораздо лучше добиться звания самому, чем получить от предков. А впрочем, если Вашей милости неугодно породниться со мной добровольно, то я заставлю силой».

— В погребе сгною! — закричал Василий Лупу на Георгия и на казаков. — Взять их!

Охрана господаря окружила посланцев.

— Дозволь, великий государь, передать тебе весть от себя лично, — поклонился господарю толмач Георгий. — Твоя милость не помнит, но я жил в твоем дворце, и я желаю добра молдавскому народу. Мой молодой господин, Тимош Хмельницкий, с казаками и татарами уничтожил гетмана Калиновского и его армию и ныне идет на Яссы.

Господарь быстро глянул на логофета Стефана Георгия, замахал руками на стражу:

— Да что вы взялись пугать наших гостей! А ты, посланец, ступай на двор, где остановился, и жди ответа.

Известие было ошеломительное: на Калиновского Лупу надеялся, как на стену, а стена рухнула от первого же толчка.

Тотчас был собран совет.

— У нас три тысячи наемников, — говорил совету Лупу, — мы может собрать свою молдавскую армию. Мы пошлем гонцов к моему зятю Янушу Радзивиллу — гетману литовскому.

Бояре слушали господаря, глядя в пол, а выслушав, вытолкнули дать ответ его собственного племянника. И тот сказал: