Тимошкина марсельеза

Пелагея Егоровна заплакала. Весь вечер она перебирала добро в сундуке, что-то откладывала, смотрела на свет, штопала. Фроська, выпросив у матери лоскутков, мастерила себе куклу.

— Я назову её Юлия! Она будет барыня, — приговаривала Фроська, вдевая нитку в игольное ушко. — Юбка у неё шёлковая, а на шляпе будут… Дай пёрышко, — попросила она у Тимошки.

И тот великодушно отдал ей два пера, которые ещё хранили попугаичью красоту. Кот Барсик, мурлыкая, смотрел на Фроськино рукоделие и, щуря зелёные глаза, выпускал из мягких лап острые коготки.

«Пусть Ахилл не забижает Барсика!» — вспомнил Тимошка Гришины слова. — Его забидишь! Ишь какой сытый!»

Попугай Ахилл не ловил мышей. Он, как и его теперешний хозяин, голодал, но не терял своего достоинства. Он даже не моргнул, когда на его глазах Фроська пришила на шляпку барыне Юлии перья из его хвоста.

Нарядившись, барыня Юлия пошла гулять. Она шествовала по столу, шурша шёлковой юбкой, а Тимошка, которому было смешно на это глядеть, не выдержав, скорчил рожу и запел:

— Дура, барыня тряпичная! Эту барыню долой!!!

— Не дразнись! — вспылила Фроська.

— Тряпичная! Тряпичная! — продолжал дразниться Тимошка и щелчком сбил с головы барыни Юлии её роскошную шляпку.

— Не смей! Не твоя барыня! — Защищая Юлию, Фроська вцепилась Тимошке в волосы.

Пелагея Егоровна разняла драку. Родной дочери она надавала подзатыльников, а Тимошке пригрозила:

— Хватит! Сил моих больше нет! Вот соберусь, уеду с Фроськой в деревню, а тебя сведу в приют. Там тебя научат уму-разуму.

Вместо того чтобы попросить у измученной Пелагеи Егоровны прощения, Тимошка не смолчал:

— Не думайте, без вас проживу!..

Накинул свой жакет и, хлопнув дверью, выбежал на крыльцо.

— «В приют сведу»! Да я лучше помру! — повторял Тимофей, шагая по тёмной улице неизвестно куда.

* * *

— Поди-ка глянь, — приказала Фросе Пелагея Егоровна, — небось озяб на крыльце.

Надув губы, Фроська пошла к двери. На крыльце Тимошки не было.

До поздней ночи Пелагея Егоровна и виноватая Фроська не спали. Всё ждали: вот он вернётся, постучит. Но Тимошка не вернулся.

Утром Пелагея Егоровна обошла соседей: может, у кого ночевал? Но никто не видал мальчишку.

— Я в деревню собралась. А теперь как быть?

— Вернётся! Куда он денется?

Но Тимошка не приходил.

Пелагея Егоровна расспрашивала в очередях. Может, кто видал шарманщика — такой щуплый, маленький, кувыркается, поёт, одет плохо.

А Фроська, оставшись дома одна, всё слушала: вдруг стукнет дверь? Кутаясь в материнский платок, она выбегала на крыльцо и подолгу стояла на морозе. Вдруг откроется калитка? Но за воротами было тихо. Во дворе ни к сараю, ни к крыльцу не было на снегу знакомых следов. Фрося возвращалась в дом и с опаской кормила сидевшего за печкой Ахилла.

Ахилл торопливо глотал всё, что она ему давала, и вдруг ни с того ни с сего спрашивал:

«Который час?»

— Я почём знаю, — отвечала Фрося и отходила подальше.

Важная барыня Юлия валялась где-то забытая. А её шляпкой играл кот Барсик.

Фрося дула на замёрзшее окно и глядела в проталинку. За окном шёл снег. На подоконнике стоял Тимошкин ящик «со счастьем».

Фрося закрывала глаза и, протягивая руку, вытаскивала из ящика билетик.

— «Вам будет червонная дама со своим интересом и большие деньги!» — читала она по складам.

Матрос Репкин

— Да это, никак, Тимофей?! — Матрос Репкин крепко держал Тимошку. — Куда это, браток, бежишь?

Подняв за подбородок Тимошкино лицо, Репкин увидал в его глазах злую тоску.

— Пусти, матрос…

— Не пущу — ночь на дворе, а ты — гулять?

— Я не гулять!

Тимошка хотел повернуть обратно.

— Обожди. Как живёшь?

Репкин положил Тимошке на плечо тяжёлую тёплую руку.

— Шарманка твоя где?

И Тимошка, сам того не ожидая, слово за слово рассказал Репкину про свою жизнь.

— Пойдём, браток, со мной, — сказал Репкин.

— А куда с тобой? — спросил Тимофей.

— В царский дворец пойдём.

Тимошка усмехнулся:

— Зачем брешешь? — И вдруг крикнул: — «Ночка тёмна, я боюся!..»

— Я не брешу, — сказал Репкин.

Если бы Репкин пытался удержать Тимошку силой, начал бы его уговаривать, Тимошка перебежал бы на другую сторону, а там через проходной двор — и ищи его, свищи…

Но Репкин не уговаривал и не стращал. Закурив на ветру, он продолжал себе шагать, и Тимофей пошёл за ним следом.

— Ты думаешь, мне правда ночевать негде? — спросил Тимошка.

Репкин погасил чинарик о мокрую тумбу и, бросив его на землю, растоптал ногой.

— Я, парень, не маленький, — сказал он, — и мне врать не следует. Идём, а то время позднее, а я с утра мотаюсь.

Меся талый снег, Репкин и Тимошка шли молча, Тимошка заговорил первый:

— А чего ты там, во дворце, делаешь?

— Работаю, — ответил Репкин.

— А если царь воротится? — не унимался Тимошка, успевая за ним вприпрыжку.

— Не воротится! Что теперь ему здесь, при Советах, делать? Теперь царю амба!

* * *