– Когда я закрою глаза, чудная встаёт передо мной картина… Тепло… светло. Идут люди, а также ребятишки и красивые девушки. Песни поют… Несут цветы… Лимоны там, фрукты разные. Весело! А дорога перед ними… – Он зажмурился. – Дорога… лети, вертись, как круглый шар по бильярду! – Коля смотрит на лист бумаги, на нём довольно точно воспроизведена по памяти картина Нины, но человечки нарисованы очень смешные: очень уж широко открыты их поющие рты, слишком пышны в их руках букеты, и слишком беспечны их весёлые лупоглазые лица. – И вот когда возникает передо мной эта чудесная картина, то сразу представляется мне ещё другая дорога: разбитая «эмка», дым, пустые обоймы. И на снегу перчатка капитана, который укутал меня шинелями, чтобы я, Башмаков, не сдох и жил для общей, а отчасти и для своей пользы…
Раненый удивлённо поднял от книги глаза на Колю и смотрит, как тот говорит, обращаясь теперь только к игрушечному солдатику:
– Странно! И что мне эта картина? Картон… Краска… Звук далёкой музыки… Вроде как и ты, смешной солдат, чужая тень, простая оловяшка… Так почему же, когда я смотрю на вас, сжимается у меня за людей сердце?..
– Потому, что ты сидишь с утра за бумагой, – говорит раненый с книгой. – Сейчас я позову сестру, и она отберёт у тебя ручку и чернила.
Коля торопливо принимается писать снова. Двое раненых играют в шашки; один, сидя в кресле, тренькает на мандолине и тихонько напевает:
Коля отрывается от письма и говорит раненому:
– Прошло всего четыре дня, а мне кажется, что прошло четыре года.
Он задумался. Потом опять заговорил не то с раненым, не то сам с собой:
– Когда я вступал в партию, меня один человек спрашивает: «Чего тебе впереди надо?» Я отвечаю: «Чего всем людям: счастья…» Он говорит: «Про это в программе не написано. Наша цель – социализм и далее коммунизм в развёрнутом виде. А счастье – понятие неопределённое и ненаучное…» – «Нет, – говорю я, – для отдельного типа действительно так. Кто его угадает, что ему в жизни надо? Одному – жена, другому – изба, третий на рояле играть любит… Но чего всем людям вместе надо, это и научно определить возможно».
Медицинская сестра проходит мимо:
– Товарищ Башмаков, что вы бормочете? Оставьте чернила и бумагу. Идите гулять или играть в шашки.
– Шашки – пустое развлечение. Это игра не для моего характера. Сестра, как бы мне получить из цейхгауза вещи? В гимнастёрке лежит неотправленное письмо капитана.
– Вещи и документы вы получите послезавтра, когда пойдёте в отпуск.
Сестра уходит, и Коля снова обращается к раненому:
– Доктор сказал: «Странный случай в медицине. Если обыкновенного человека стукнуть по голове, он дуреет. В вас же швырнули бомбой, ударили головой о дерево, а вы сидите и рассуждаете, как настоящий философ».
– Он пошутил. Это он сказал для ободрения духа. – Раненый показывает на рваную бумагу: – Вот ты уж десять раз письмо рвёшь и опять пишешь… Это разве философия? Это дурь!
– Я пишу семье моего погибшего начальника… Я пишу: «Девушка, зачеркните на вашей картине цветы. Капитан был прав, и нынче без боя дороги не бывает».
Раненый пожимает плечами:
– Доктор определённо пошутил. Случай в медицине самый обыкновенный…
Сестра подходит и говорит твёрдо:
– Больной Башмаков, оставьте ручку и чернила. Идите гулять. Отдыхайте или играйте в шашки.
Коля торопливо берёт конверт, вкладывает в него исписанный лист бумаги и пишет адрес: «Ленинград, Красноармейская, 119, Максимовым. Лично для Нины». Быстро подходит он к стоящему тут же в комнате почтовому ящику. И мгновение медлит.
Раненый с мандолиной громко запевает:
Коля рывком бросает письмо в щель почтового ящика.
Играющие в шашки с треском заканчивают партию. Раненый, который читал, захлопывает книгу. Все они разом, дружно подхватывают:
Нина сидит на кровати около Саши. Она берёт его за руку и говорит:
– Женя в школе, няня в магазине. Я вернусь скоро. Саша, я прошу тебя, к окну не подходи близко…
– Женька моих голубей не кормит. И там кто-то их к своему окну переманивает.
– Хорошо, я буду их кормить сама. Ты мне веришь?
– Почему папа не ответил на твою телеграмму?
– Почему? Очень просто: они, вероятно, перешли в наступление, и телеграмма его не застала на старом месте.
– А где у него было старое место?
– Я не знаю… Ну, где-нибудь в лесу, – Нина улыбается, – под ёлкой. Ты, Саша, сам командир и это дело лучше меня знаешь.
– Да, конечно, – благодарно улыбаясь, говорит Саша. – Они перешли в наступление. И я перейду в наступление тоже. Иди. Я тебя люблю, Нина.
Нина ушла, Саша подошёл к окну, поцарапал по заснеженному стеклу пальцем и сделал круглую дырочку. Прилетают голуби и усаживаются на карниз окна.