Тимур. Тамерлан

В краю, где растут, зеленея, леса,
Где реки темны, но светлы небеса,
Где явлена мира безбрежная ширь,
Родился и вырос Махмуд, богатырь.

Казалось, что Тимур внимательно прислушивается к словам касса-хана, но на самом деле мысли его были далеко отсюда. Где? В Хорасане? В Бадахшане? В Кеше? А может, в пещере у отшельника Амир Хал ала?

На юге, в стране возле чёрных пустынь,
Где много инжира, урюка и дынь,
Где воздух от зноя устало дрожит,
В семье у царя вырос воин Джамшид.

Хуссейн, в свою очередь, был вполне увлечён слушанием, как будто касыда[26] эта была неизвестной ему. Густые брови подрагивали, реагируя на перипетии излагаемого сюжета, эмир поджимал и покусывал пухлые губы.

А касса-хан пел:

Сошлись в поединке с батыром батыр,
И тут содрогнулась вся степь и весь мир.
Звенел трое суток металл о металл,
Воитель в воителя стрелы метал
И взгляды, горящие грозным огнём.
И ночью светло было так же, как днём!

В этом месте песни Тимур отчасти очнулся от своих уединённых размышлений. Ему показалось, что история, которую рассказывает дребезжащим голосом этот старик, имеет к нему непосредственное отношение.

Махмуд и Джамшид в конце концов проявили благоразумие. Понимая, что ни один не может победить другого, они решили помириться и даже побратались. Более того, чтобы закрепить братский союз, Махмуд и Джамшид женились на сёстрах друг друга.

И вот они скачут, привстав в стременах,
Благие настали в стране времена.
С Махмудом Джамшид навсегда обнялись,
И новая дружба, как новая жизнь,
Нам путь освещает и в сердце поёт,
Грустить и печалиться нам не даёт.

Закончив пение, касса-хан опустил свой дутар[27] на колени и скромно потупился.

На несколько мгновений воцарилось молчаливое ожидание. Все присутствующие поняли подоплёку поведанной только что истории и не знали, понравится ли подоплёка эта Хуссейну и Тимуру.

   — Сам ли ты сочинил эту касыду? — нарушил молчание Хуссейн, его лицо всё больше и больше наливалось светом удовлетворения.

   — Нет, господин, сочинил её Кабул-Шах.

   — Кабул-Шах? — удивлённо переспросил Тимур.

   — Да, господин, именно он.

   — Не тот ли это Кабул-Шах, что рождён был царевичем, чингисидом, но по своей воле стал дервишем, а потом поэтом?

   — И снова ты прав, господин, — низко кланяясь, подтвердил касса-хан.

   — Царевич — поэт? — вмешался в разговор Хуссейн. — Этого не может быть!

Певец развёл руками, как бы показывая, что он не отвечает за поступки столь высокородных особ и ни в коем случае не берёт на себя смелость их обсуждать.

   — Но всё равно, — всё больше распаляясь, сказал Хуссейн, — он хорошо сочинил, а ты хорошо сделал, что решился спеть. Именно нам и именно сейчас. Я прав, брат мой Тимур?

Раскрасневшееся лицо обернулось к Тимуру, тот слегка улыбнулся и кивнул. У него уже состоялись два разговора с Хуссейном о необходимости его, Тимура, женитьбы на сестре эмира. Верный своему правилу не совершать необдуманных поступков, бывший владетель Кеша с ответом не спешил, находя каждый раз уважительные поводы для своей медлительности. Но более увиливать от прямого ответа было нельзя, это могло поставить под сомнение его дружбу с хозяином Балха. А этого он никак не мог допустить.

Итак, Тимур кивнул в ответ на возбуждённый вопрос своего брата и сказал:

   — Поэт всегда немного пророк, тем более поэт-дервиш. Счастливая сила вложила эту песнь в уста этого человека. Так подчинимся пророчеству.

После этих слов Хуссейн совершенно уже не скрывал своей радости, в порыве немыслимой щедрости он сорвал с пальца дорогое кольцо со смарагдом и протянул её кассахану:

   — Возьми! Плохим вестникам принято рубить голову, ты же — вестник добрый, было бы нечестно тебя не отблагодарить.

Певец, преувеличенно кланяясь и бормоча непрерывные восхваления щедрости эмира, попятился к выходу.

Решено было немедленно отпраздновать столь счастливое событие. Откуда-то появился бурдюк вина. Хуссейн считал себя правоверным мусульманином, но в части винопития делал для себя и своих окружающих послабление. Тимур в годы своей молодости не употреблял горячительных напитков вообще и только в конце жизни позволил виноградному зелью завоевать некоторую власть над своей душой.

В этот раз он, отступая от своих правил, выпил несколько чаш. Так что когда он явился в свой шатёр, в голове у него изрядно шумело.