Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Сомнения суфиев, запечатленные мужами, такими как аль-Джунаид, по поводу направления, противоречащего старым идеалам, основывающегося на учении Баязида Бистами, очевидно, не могли воспрепятствовать тому, что как раз оно все больше распространялось в исламском мире. Именно оно было более популярным; оно отказывалось от того самоистязающего формализма шариата, который мог быть только делом ученых-законников; они обозревали сильное, почти неизмеримое количество казуистических определений, на которые стоило обратить внимание, и сумели применить их к бесчисленным жизненным событиям. Чтобы воздать должное всем мыслимым определениям и указаниям, необразованные должны были бы постоянно подстраховываться советом тех специалистов — и как бы это могло случиться, тем более в незначительных местечках, в которых, как мы должны предположить, никто не мог бы дать необходимые разъяснения. Сомнительная законопослушность и родственный ей суфизм скорее дело образованных слоев городов42, но верой святых и восторженных он вряд ли мог быть43. Случайно ли, что именно учение Баязида все сильнее определяло картину исламской культуры, с тех пор как в переселении на запад среднеазиатских народностей, начавшемся в 1000 году, проходившем волнообразно, большие города Ирана потеряли политический вес, пока, наконец, во время монгольских штурмов под угрозой не оказалось даже их существование? Новые монгольские правители, которые сами не были горожанами, смогли привлечь некоторых представителей исламской образованной элиты; но ислам, который встречал их в никогда не кончающихся походах, должно быть, имел другие устремления.

«Итак, Бог умножил мое понимание действительного бытия. Из Бога я смотрел на Бога и увидел его в его подлинной сущности. Там пребывая, я остановился. Я прислушался, насколько мои уши могли постигнуть; теперь меня больше не угнетают муки бесполезных поисков. Полученные знания я стал использовать. Я подавил свою страстную душу, которая постоянно подстрекает меня к греху. Некоторое время я оставался как бы с собой. С божьей помощью вымел я мусор болтовни с тропы, ведущей к сути веры. Милость оказал мне Бог, он подарил мне знание того, что вечно без начала». Эти слова сказал Баязид Бистами в сообщении о своем небесном путешествии у Фарид-ад-дина Аттара (ум. 1220)44. Полученные через Бога знания, знания теологии, которые ощущают последствия тонких и запутанных проблем рационального познания и понимания Бога, упорная борьба со страстной душой, которая должна заставить ее быть под властью шариата — все это тщетно и ничтожно. Что имеет смысл — так это опыт видения себя невыразимым образом вместе с единым Богом — после сбрасывания своего «я». Почитание шариата и подражание речам и действиям Пророка, к которому Баязид призывался и у Аттара, не могут поэтому иметь в виду овладение его Сунной, достигающей мельчайших подробностей. В день воскрешения соберутся все творцы и пророки под его, Баязида, знаменем, а не под знаменем Мухаммеда. Для многих мусульман скандальны эти слова, однако Аттар истолковывает их по той картине, которую сам создал в рассказе о Баязиде: ни на небесах, ни на земле нет ничего, качественно соответствующего тому «я» Бистами, которое идентично единому Богу: истинная суть этого «я» остается непонятой; это не та личность, на долю которой выпадет все-таки речь Бога: Бог был оратором, совсем таким же, каким он однажды перед лицом Моисея явил свой голос из куста терна45. Последователь пророка Мухаммеда больше не является подражателем его конкретного превратившегося в закон действия; оно заключается теперь для медиума в избрании единого Бога.

РОДСТВО ДУШ

Ильханы, как мы знаем, были известны тем, что были способны на сверхъестественные ощущения. Святые, передававшие послания из мира «сокровенного», были уже давно знакомы монголам; их советам они придавали большое значение. В «Тайной истории монголов» речь идет о близком соратнике Чингисхана Мунлике46, от семи сыновей которого принял один человек пророчества «главнокомандующего вечного неба» и передал их дальше правителю47. Земные события определяются на небе, и ясновидящий, шаман, может это разузнать48. Когда монголы закрепили свое господство в Китае, они едва не переняли интеллектуально усовершенствованную форму местного буддизма. Намного больше воспринял Хубилай-хан в 1253 г. учение ламаистского направления, в котором отношение к сверхчувственному необычайно значительно. Лама Фагс-па, посвятивший великого хана в религиозные обряды тантрийского божества Хевейра, получил титул «императорского учителя» и был тесно связан с правителем, которому служил и как волшебник. Фагс-па был в дальнейшем покровителем — если вообще не создателем — идеологии о двух устройствах, а именно земного, центр которого был в великом хане, властителе всей земли, и религиозного, который присутствует в иерархии лам49.