Тингль-Тангль

От тона, которым он сказал это, Ваське неожиданно хочется расплакаться: влюбившись – глупо, совершенно на пустом месте, и, главное – в самого неподходящего человека в мире, – она вдруг поставила себя в один ряд с миллиардом домохозяек, призванных олицетворять махровое бабское бессознательное. Она чувствует себя страдающей героиней бразильских сериалов, которые никогда не смотрит, и страдающей героиней муторно-экзистенциальных европейских мелодрам, которыми всегда жертвует в пользу «Формулы-1». Она полностью зависит от мужчины и потому – несчастлива. Кем была Васька до сих пор, если отбросить барную стойку в «Ноле» (посредничество паука)? – относительно свободной двадцатилетней девушкой, обладающей смуглым, хорошо тренированным шармом, перед которым невозможно устоять. По ней вздыхал не один десяток парней, и это она всегда выбирала – кого допустить к своему телу, кому позволить подержаться за него, а кого отправить в Хибины или в Пакистан, на склон горы Машербрум, изучать тамошние морены, сераки и цирки посередине плато; или в Австралию, качаться на волнах. Она могла представить себя бегущей в никуда по хорошо асфальтированной дороге, и угоняющей тачку – тоже, и угоняющей крейсерскую яхту – тоже, и угоняющей самолет; она могла представить себя играющей в рулетку во взятых напрокат коктейльном платье и драгоценностях. И представить себя грабящей все банки, в названии которых присутствует звук «Р», и даже киллером… Она могла представить себя даже киллером, которому заказано все руководство Международного валютного фонда. Но представить себя влюбленной среднестатистической дурой, зависящей от мужского чиха и от того, под каким углом взглянет на нее самодовольная мужская татуировка…

Нет, на это она не рассчитывала.

И самое ужасное состоит в том, что уже невозможно ничего изменить.

– Мы пришли, – говорит Ямакаси, с видимым облегчением освобождаясь от Васькиного, не такого уж тяжелого, тела.

Прямо перед ними – оцинкованная дверь на крышу, или на то, что служит этому грандиозному зданию крышей. Дверь приоткрыта и слегка покачивается на скрипящих петлях, – очевидно, из-за ветра, гуляющего снаружи. Прежде чем распахнуть ее, Ямакаси подходит к пожарному щитку и вынимает – не рюкзак, нет: спортивную сумку.

Возможно, это та сумка, с которой он приехал в Питер.

Ямакаси никогда не окружал себя большим количеством вещей, он и теперь не изменил своим принципам: сумка выглядит почти пустой, и только на ее дне что-то гремит и перекатывается.

– Ну что, ты готова? Васька лишь кивает головой.

…Не так уж он не прав, что заставил ее преодолеть двадцать пять этажей.

От пространств, открывшихся за дверью, у Васьки захватывает дух.

Плоская крыша по своим масштабам больше напоминает футбольное поле (здесь можно было бы сыграть финал чемпионата мира при желании), чуть поодаль высится недостроенная, больше похожая на часовню башенка, чуть поодаль стоит умилительная, ярко-оранжевого цвета строительная техника (что-то вроде автокаров или миниатюрных машинок по закатке асфальта); штабеля из досок, поддоны с кирпичом и трубы, проложенные по периметру крыши, завершают картину.

Стоя в самой середине футбольного поля, Васька не видит ничего, кроме неба, обволакивающего здание со всех сторон: нужно сместиться к краю, чтобы небесный ландшафт изменился. Ямакаси уже проделал это.

Теперь он возится у одной из труб, то и дело вынимая из сумки детали крепежа. Сейчас он закрепит тросы и сбросит их концы вниз, а потом проверит карабины и зажимы, повернет голову в сторону Васьки и скажет что-то вроде: «Самое трудное сделано, кьярида миа, можно начинать». Васька лицезрела подготовку к подобного рода мероприятиям неоднократно, в ее активе уже был один альпинист, правда, без приставленного к основному термину определения «промышленный».

Вован.

Или это был Кузя? Или это был Ильич? Или это был ЧукГек?..

Прошлое странным образом вымывается из памяти, его полки покидают Ваську, не особенно утруждая себя арьергардными боями; можно быть уверенной лишь в одном – существует только сейчас, а в этом сейчас существуют только она, Васька – и Ямакаси.

… – Самое трудное сделано, кьярида миа, можно начинать! – Ямакаси машет ей рукой.

Гуляющий по крыше ветер относит его голос в сторону, до Васьки долетают лишь обрывки фразы, отдельные звуки, оттого и получается: с…м…е…е…р…ть…

Смерть.

Васька вздрагивает.

Да нет же! Это всего лишь неудачная шутка ветра. И нервы. Они чересчур напряжены, все последнее время она только и думала, что о пауке, и о том, что скоро паука не станет. И вот, пожалуйста, ей мерещатся всякие ужасы, нельзя быть такой впечатлительной, к добру это не приведет.

– Ну что же ты?