Тинко

Дедушка что-то бормочет в ответ. Я ничего не могу разобрать.

В поле стучит молотилка. Зернышки ржи, которая должна была бы быть пшеницей, сыплются в мешки. Все соседи вышли обмолачивать наш хлеб. Папа подвозит на молодой золотистой лошади снопы к молотилке, а каретник Фелко возит на воле солому к нам в ригу. Бургомистр Кальдауне разрезает прясла, прежде чем загружают снопы в машину. Шепелявая обходит всех и предлагает воды, потом сгребает мякину, помогает укладывать солому на фуру каретника. Достав из кармана пузырек, она смазывает коричневой жидкостью раны молодой лошади. Кожа у лошади подергивается, мухи летят прочь.

И чего только трактор не умеет делать! Он ведь и барабан на молотилке вертит. Вечером загораются его огромные глаза, и все кругом сразу как подменили. Впервые в Мэрцбахе молотят прямо в поле, да еще ночью.

— Много ты знаешь! Мы и раньше с подсветом молотили.

— Это зимой при свечах в риге, что ли? Цепами вы тогда молотили, как в давние времена в Египте.

— Это тоже верно.

Глубоко за полночь трещит молотилка.

До утренней звезды дедушка спорит со смертью. Я сижу на кровати рядом с бабушкой и крепко зажимаю уши. Бабушка обнимает меня.

Еще раз приходит доктор. Глаза у него усталые, движения спокойные. Он долго смотрит на дедушку, потом выстукивает его. Дедушка уже не может приподняться: его поддерживает тетя Клари. Она плачет и тихо гладит бледный дедушкин лоб.

Меня бросает то в жар, то в холод.

— Тетя Клари, тетя Клари! — кричу я. — Погладь его за меня!

Тетя Клари молча кивает.

Доктор готовит шприц и тихо шепчется с тетей Клари. Мне велят выйти и привести папу.

Девчата, забравшись на молотилку, поют веселую песню. А разве они не знают, что мой дедушка борется со смертью? Но они ведь работают на машине, которая называется «Счастье детей». Ну, пусть тогда поют!

Я отыскиваю папу. Возле наваленной доверху фуры он разговаривает с Пауле Вуншем.

— Нет, ты посмотри, ты посмотри только, как они работают! — кричит Пауле сверху.

Глубоко вздохнув, папа кивает:

— А ведь давно уж могли бы так работать, Пауле… Ты что, Тинко?

— Доктор велел тебе идти домой.

Папа и Пауле Вунш переглядываются. Пауле спрыгивает на землю. Папа передает ему вожжи и берет меня за руку. Молча мы шагаем в темноте. Далеко в ночи разносится гул молотилки.

Дедушка немного успокоился. Я иду на кухню и сажусь на свой старый ящик для дров. А я должен бы плакать: ведь мой дедушка умирает. Но я не плачу.

В доме пахнет лекарствами; доктор в своем белом халате показывается на кухне. Проходя в сени, он гладит меня по голове.

Папа спускается из светелки. Он стоит некоторое время возле шкафа и смотрит вниз. Потом медленно поднимает голову. Лицо у него очень серьезное. Вот он посмотрел на меня. Щеки его дрожат.

— Дедушка умер, Тинко.

Слышно, как бабушка рыдает в горнице.

…Из Ростока приехал дядя Маттес. Он живет теперь там, где строят новые корабли.

— А тебе не скучно без нас, дядя Маттес?

Улыбаясь, дядя Маттес вытаскивает бумажник. Он показывает мне фотографии. На них море и корабли, которые так и бороздят высокие волны.

— Не очень там поскучаешь, — отвечает дядя Маттес.

…Порхают бабочки. В листве лип жужжат пчелы. В синем небе носятся ласточки. Я лежу на выгоне под липой. Из садов доносится запах роз. Все звуки сливаются со стуком трактора в общую песнь лета:

Вот лето песни вновь поет,
На солнышке тепло,
Сияет синий небосвод…

Вдруг я пугаюсь собственного голоса: я тут пою, а дома все готовятся к похоронам дедушки! Слышно, как во дворе Шепелявая зовет меня.

Бабушка плачется:

— Что люди-то скажут, как не увидят меня за его гробом? Оденьте вы меня, ради Христа, несите за ним!

Папа и тетя Клари уговаривают ее:

— Да каждый ребенок в деревне знает, что ты больна.

Стефани, моя сестренка Стефани, наш славный жаворонок, останется с бабушкой, когда мы дедушку понесем на погост. Каретник Фелко и другие мужики привинчивают крышку гроба. Все одеты в черное. Папа держит меня за руку. Рука у него гладкая и теплая. В последний раз я смотрю на дедушкины руки. Пальцы у него всегда были коричневые, будто обрубленные корни, а теперь бело-серые, точно старые кости. Он уже не будет рыться ими в земле, как бы гладя ее. Меня он ими тоже больше не ударит. Вот этими самыми руками дедушка хотел остановить новое время. Оно отбросило их прочь.

— Не плачь, Тинко, — говорит папа, наклонившись ко мне. — Скоро ты поедешь с дядей Маттесом на море.

А я и не заметил, что плачу.