Тинтин и тайна литературы

Пусть Тинтин и начал жизнь в качестве агента-пропагандиста, но после знакомства с Чанем сам Тинтин и книги о нем все чаще отвергают политику, отдавая предпочтение дружбе. В следующем томе, «Отколотое ухо», преступник Пабло выручает Тинтина в тюрьме, куда того заключили как врага правительства Алькасара. Пабло руководствуется не какой-то там политической солидарностью, а эмоциями: Тинтин ранее пощадил жизнь Пабло, и теперь тот хочет его отблагодарить. Когда Тинтин вновь встречает Алькасара (за кулисами мюзик-холла в «Семи хрустальных шарах»), генерал уже отбросил идеологическую неприязнь, которую питал к Тинтину в родном Сан-Теодоросе, и исповедует кредо искренней дружбы. Свой принцип он выражает по-испански, приветствуя капитана Хэддока: «Los amigos de nuestros amigos son nuestros amigos»[14]. В «Деле Лакмуса» Тинтин и Хэддок отправляются в Бордюрию не разоблачать и сокрушать тоталитаризм, а спасать своего друга Лакмуса. В «Тинтине и Пикаросах» (последнем «Приключении Тинтина», которое Эрже дописал) они едут в Лос-Допикос и даже помогают совершить революцию не потому, что разделяют политические убеждения Алькасара (в чем бы эти убеждения ни состояли), а просто чтобы спасти своих друзей Дюпона и Дюпонна. Политическая тематика присутствует, но подается в пренебрежительном ключе. Сравните абсолютно серьезную злокозненность сталинизма в «Тинтине в Стране Советов» и нелепый фарс, в который этот режим превратился в «Деле Лакмуса», или первые встречи Тинтина с бедняками Москвы и Шанхая с его позднейшей «невстречей» с бедняками Лос-Допикоса/Тапиокополиса/Алькасарополиса («Тинтин и пикаросы»), когда Тинтин пролетает над ними на авиалайнере. Да и что бы могли эти бедняки рассказать ему о революции? Для них она означала лишь, что на транспаранте над их халупами сменилось название, а полицейские, которые замахиваются на них дубинками, надели форму нового образца.

В России и Конго у Тинтина есть некие политические убеждения, но в небе над трущобами Южной Америки он в них уже разуверился. И даже сорока годами раньше в той же Южной Америке, когда ему, вскоре после встречи с Чанем, угрожает расстрел (в «Отколотом ухе»), Тинтин не верит в лозунги, которые провозглашает: он ничего не знает и знать не хочет об обоих потенциальных вождях Сан-Теодороса, а фразу «Слава генералу Алькасару!» выкрикивает совершенно случайно, спьяну. Пусть дружба развивает эмоциональную чуткость и расширяет культурный кругозор, но она порождает скептическое отношение к политике.

iii

Эрже «переправил» себя с правого на левака, а саму дихотомию «левые/правые» – на дихотомию «политика/дружба». Но если взглянуть немного шире, мы увидим, что это лишь частичные исправления в структуре более крупной дихотомии «сакральное/профанное». Ультраправые воззрения, царившие в Vingtième Siècle, были не просто политическими догмами, а священными догматами. Роялизм проповедовался не потому, что считался самой эффективной или справедливой формой управления, но скорее в силу того, что король – фигура квазибожественная, помазанник Божий. Аббат Валлез ненавидел левых за безбожие, евреев – изначально за распятие Христа, а в современном контексте – за меркантильные ценности иудаизма (в понимании Валлеза), которые якобы предвосхитили поклонение капиталу вместо Бога в Новейшее время. Тинтин едет в Россию, преисполнившись христианских чувств: он покупает еду (мнимому) нищему, Снежок приносит хлеб сиротке. В Африку Тинтин отправляется, преисполнившись миссионерского духа: собирает материалы о добрых делах священников-европейцев и даже преподает в школе в их миссии. Собственно, Тинтин – нечто большее, чем миссионер: точно Куртц в повести Конрада «Сердце тьмы» (1899), о н становится чем-то вроде божества. Как отмечает Апостолидес, разгадка преимущественно в том, что Тинтин «олицетворяет ценности христианского Запада в конкретный исторический момент». Тинтин одновременно олицетворяет современное государство (в газетной версии – Бельгию, в книжной – обобщенное «европейское») и проявляет «потребность государства укоренить свою власть в некой трансцендентности, которая гарантировала бы неоспоримость власти» (пишет Апостолидес) – то есть связать государственную власть с абсолютом, с Богом.