Тёмная ночь

— Ошибку Кирзач совершит тогда, когда от отчаяния решится на очередное убийство… которое мы, скорее всего, не успеем предотвратить. Ну, поймет, что и второй его паспорт «сгорел», и, выследив человека, похожего на себя, заберет его паспорт. В какой-то мере, мы сами его на это провоцируем, но мы в безвыходной ситуации, нам ничего другого не остается. Любое наше оперативное действие, не совершать которое мы не можем, приближает чью-то смерть. Кирзач и не подумает как следует схоронить труп, он будет считать, что безымянный труп никто с ним не свяжет. Как только по Владимирскому направлению или в Москве обнаружится труп человека, внешне и по возрасту похожего на Кирзача, без документов — значит, Кирзач где-то рядом. Надо б всем патрулям предупреждение разослать, во все морги. А может, повезет, патруль на еще не остывший труп наткнется, и тогда останется быстро квартал окружить и взять Кирзача, обыскав чердаки и подвалы… Вот такие дела, товарищ полковник. Не обессудьте, что я так вот, запросто, о чьей-то близкой смерти говорю, мы любого человека защищать обязаны, но…

— Брось! — полковник махнул рукой. — Все ясно, и у нас тут не институт благородных девиц. Я сам об этом же думал… И могу напрямую сказать то, о чем ты не договариваешь: за смерть неизвестного человека с нас бошки не поснимают, а за смерть Марка Бернеса снимут. И, если смерть кого-то неизвестного помешает Кирзачу до Марка Бернеса добраться… Разумеется, мы постараемся предотвратить любое новое убийство, но… Как ты сам сказал — «но»! Еще идеи есть?

— Предположение. Может, и глупое. Когда я влезаю в шкуру Кирзача, мне кажется, что он, понимая, насколько Бернес сейчас охраной окружен, постарается до него под видом работника какой-то службы добраться. Газовщика, там, почтальона, электрика. Кого-то из тех людей, на которых никто внимания не обращает и которых любая охрана пропустит…

— Дельная мысль, — сказал полковник. — И откуда ты все эти мысли берешь?

Высик помедлил, потом ответил:

— Интуиция.

Полковник поглядел на Высика очень серьезно.

— Я знаю, что это интуиция, — сказал он. — Только никому больше об этом не говори.

19

Кирзач сумел выбраться из Владимира, не столкнувшись ни с одним милицейским патрулем, на пригородный поезд сел за Владимиром. Поезд шел не до Москвы, а лишь до Петушков — которым еще только предстояло прославиться — и Кирзача это вполне устраивало. В Петушках можно взять паузу, найти место, где удастся спокойно отлежаться, все обдумать перед решающим броском.

Поезд был ранний, не очень забитый, и Кирзач, устроившись у окна на совершенно свободной скамье, попытался вздремнуть. Жрать хотелось — да пожрать и стоило бы. Кирзач понимал, что распространяет вокруг себя волны перегара, после вчерашнего-то, и что всего лишь поэтому милиция может придраться. Стаканчик подкрашенного пойла, именуемого чаем, и затхлый пирожок в ближайшей забегаловке Петушков помогут избавиться от этого ненавистного для милиции амбре. Надо же было так глупо… вздохнул про себя Кирзач — и тут ощутил запах опасности.

Кирзач всегда очень четко улавливал этот запах, а за последние дни это его глубинное чутье обострилось до последней степени; точно так же, как обострились и все иные желания и ощущения, идущие от первобытного, от той животной основы, которая сохраняется в каждом человеке, желание рвать зубами мясо, желание схватить самку, желание убивать, перерастающее в хитрое, на уровне инстинкта, понимание, как это сделать так, чтобы не быть убитым самому.

Можно было бы сказать, что его реакции стали целиком и полностью реакциями дикого зверя, если б не одно «но». Прежде всего, его реакции были реакциями цепного пса — достаточно хранящего в себе подшкурную память дикой жизни, чтобы уцелеть в любых ситуациях, если сорвется с цепи, способного и к волчьей стае примкнуть и сойти в ней за своего, но прежде всего и выше всего ставящего волю и окрик хозяина. Скажем, он понимал, что Уральский, Волнорез и Губан его уже продали, не могли не продать, если сами хотят выжить после того, как он зарезал Степняка и забрал общаковские деньги, но у него никогда рука не подымется нанести им удар. Они поставили перед ним великую цель, такую цель, до которой он сам в жизни бы не додумался — поэтому он должен терпеть от них все, они и предают его ради того, чтобы очистить ему дорогу к цели. Хозяин всегда прав.

Эта психика цепного пса в чем-то сужала его кругозор и его понимание действительности, а в чем-то, наоборот, расширяла.

И вот сейчас он этой психикой — повторяю, не дикого зверя, а цепного пса — уловил угрозу.

Угроза эта исходила от мужичонки в кепке, который, сперва сидя через скамью от него, потом переместившись на соседнюю скамью, наблюдал за ним. Лицо мужичонки показалось ему смутно знакомым.

Все выяснилось довольно быстро. Мужичонка перебрался к нему и шепнул:

— Кирзач?..

Кирзач ответил, с напряжением:

— Вы о чем?..

— Да я ж тебя признал!

— Мы, что ль, встречались?

— Брось, Кирзач, не скрипи! Забыл, как мы в лагере вместе мотали?