Тёмная ночь

Давно Савелий не был в такой передряге. Если Элизий и остальные переживут это, они определённо заслужат от ордена и него лично поощрение. Ему очень хотелось, чтобы выжили все, но жизнь часто игнорировала его желания, так что надежда на такое была слабой. Особенно когда тебе нужно удержать завод при прорыве обороны под землей и с центрального входа.

— Элизий, Тобис, Мальмэ, спускайтесь с половиной людей в тоннели и удержите их. Натан, установи заряды и поднимайся ко мне. Сейчас будет штурм, — распорядился первый капитан после секунды обдумывания положения, а затем, проводив взглядом тяжело бредущего штурмовика, прислушался к общей вокс-частоте ордена, по которой так же звучали жесткие голоса.

Похоже было на то, что все отделения Ангелов Ночи на поверхности Фрации атакованы.

— Магистр Сорнери, подземные тоннели открыты, мы удержим завод не дольше получаса, — проговорил он, выбрав канал командования ордена, чтобы связаться с Гавином, при этом его оценка по времени удержания была сверхоптимистичной.

На самом деле он сомневался, что они удержат его даже пятнадцать минут при большой плотности огня врага и увеличившемся числе тяжелой техники.

— Держитесь сколько сможете, — пришел напряженный ответ главы ордена. — Мы придём на подмогу позже. Если нужно, отступайте.

Судя по характерному клацанью снайперской болт-винтовки типа Сталкер, бой у магистра шел не рукопашный, и это радовало.

— Понял, брат. Будем ждать, — ответил ветеран и отключил связь, когда, прихрамывая, поднимался по лестнице на свою стрелковую позицию, где ждала мощная плазменная пушка, а по стенам здания уже начали бить пули мятежников и дезинтеграторы эльдар.

XXXII

Нарасин двигался сквозь тени, словно серый призрак, бесшумно преодолевая метр за метром молчаливой городской застройки. Иногда безмолвный мир вокруг него расцветал мысленными криками, но эти бутоны сознания быстро гасли, удушенные его тёмными руками. Он не любил считать трупы, но каждый мертвец добавлял свой номер сам, оказываясь пленной душой за его плечами. Пять. Пока что именно столько людей умерло по пути к широкому проспекту, вырубленному в ступени скалы высотой пятьдесят метров. Нарасин видел в этом символизм, но призраки позади считали это необходимостью. Нужно убивать еще.

Хранитель почувствовал дрожь, когда остановился у разбитого окна ближайшего к подъёму дымящегося дома, и костлявые пальцы его шепчущих спутников начали указывать обреченные цели. Одна. Две. Пять. Шестнадцать. Двадцать четыре. Нарасин увидел их всех внутренним взором раньше, чем сетки целеуказателей на его серых линзах отметили тепловые сигналы. Все цели прятались и стреляли, меняли позиции и снова стреляли, ведя бой с надзирателями за наспех собранными баррикадами и горящими остовами грузовиков.

Вокруг должно было быть шумно. Столько людей стреляло, кричало, смеялось, стонало, но десантник был словно в коконе тишины, будто смотрел пикт-запись без звука, и улыбался. Подошедшие сзади надзиратели остановились, ожидая его сигнала, но охотник лишь показал им ждать, а затем выскользнул из теней черной вспышкой. Первые три обреченных даже не поняли, что умерли, когда он смертельным ветром промчался мимо них, чисто снося головы длинным ножом с мономолекулярной заточкой. Их стрельба прекращалась, но удивлённые голоса, полные страха и непонимания, вздымались в мозгу хранителя, чтобы спустя несколько мгновений угаснуть и присоединиться к шепоту алчущих. Все они растворялись в едином порыве и жаждали смертей других, чтобы они тоже испытали это чудовищное чувство несправедливости мира и жизни.

После шестого трупа его заметили. После десятого первая пуля ударила в керамитовый нагрудник, смявшись и отскочив под ноги, словно свинцовый шарик из рогатки. После шестнадцатого он услышал вой ужаса, зарождающийся в сердцах обреченных, ибо левый фланг и центр их атаки опустел. Там, где пронесся бесшумный вихрь со зверем внутри, оставалась лишь смертельная тишина, и это пугало больше любых криков. На двадцатом живые обратились в бегство, покидая свои позиции и бросая оружие, чтобы легче было скрыться, но призраки тянулись к ним и обречённым было уже не уйти. Раз. Два. Три. Остался один, спотыкающийся и пятящийся назад, сжимающий в побелевшей от напряжения руке пистолет. Нарасин улыбнулся и остановился, слушая, как требовательно завывают духи, как эхо их неистового дыхания треплет его волосы под шлемом, как холодит спину от их касаний. Один выстрел, и с этим можно покончить, но охотник даже не поднял руку, стоя посреди улицы и пронзая последнего обреченного взглядом.

— Из-за стола стоит вставать слегка голодным, — произнёс он самому себе и мятущимся душам, требовавшим крови. Они должны были помнить кто их хозяин, кто позволяет им пировать, кто позволяет им жить своей нежизнью дольше, чем смогли их смертные оболочки.

Человек развернулся и побежал так быстро, что казалось буквально невозможным, а призраки, словно псы, чьи поводки натянули, притихли и вернулись к ноге хозяина. Так было правильно.