Тёмная поэзия

Он

Смеркается, сгустились тени.

Торговцы покидают рынок, ты решаешь тоже.
Пересчитаешь выручку до пенни;
Глядишь по сторонам, а у самой мороз по коже.
Знакомой улочкой пойдёшь —
я серой мышью юркну по дорожке следом.
Весь – предвкушение, сжимаю нож.
Торговка станет моей маленькой победой!

Ты даже не успеешь закричать,

когда из тьмы я выскочу тебе навстречу.
И словно для письма из сургуча печать,
несчастной крик я замурую в вечность.

Мы спустимся с тобой в подвал,

сегодня бал – на нём танцуем только я и ты.
Я платье на тебе порвал
и алым начертил поверх дрожащей наготы.

Удар, ещё удар. Ещё! Ещё!

Бледнеешь, уж сошёл румянец с щёк.
Свой испустив последний, тяжкий вздох
ты громко рухнешь подле моих ног.

О! Это лишь начало, госпожа.

Сегодня будет праздник у ножа.
Противный хруст хрящей и позвонков:
отрезал голову и был таков!

Какой экстаз, какой восторг!

Несусь к любимой на порог,
в корзине голова и бычии чресла —
торговка их домой несла.

Она

С приходом ночи птицы замолчали,

растратив скороспелый свой задор,
и я, под стать – в ночнушке и в печали —
шагами мерю тёмный коридор.

Скрипит паркет, зияют двери спален,

но нет в них ни спасенья, ни души.
Весь воздух в доме будто бы отравлен.
Ночь стелется, как влажный крепдешин.

Часы в гостиной дребезжат вполсилы

– разиня Эльза! Кончился завод.
Луны колтун собачьей шерстью сивой
уродует беззвёздный небосвод.

Покинута, оставлена, забыта!

Возлюбленным, служанкой, наконец.
Вот по брусчатке цокают копыта,
на конской сбруе блеет бубенец…

Нет, не ко мне. Конечно. Мимо. Мимо!

Мелькнёт двуколка в свете фонарей,
и тени голубая пантомима
к руке пустой протянется моей.

Я потянусь навстречу, если б… Если б

Письмо в две строчки: «Милая, прости!».
Участливо выскакивают кресла
и замирают на моём пути.

Я вру себе: «Мне только отдышаться

и я его, конечно же, дождусь!».
Но сон, подонок, не даёт мне шанса,
он говорит: «Забудь его, останься»,
и отнимает явь и боль и грусть.

                           ***

Вода совсем остыла. Сводит пальцы,

покрытые бороздками морщин.
О, как мне надоело просыпаться,
куда нелёгкий случай притащил!

На крик вбегает Эльза, суетится,

трёт полотенцем одубелый стан.
Почти без зла шучу: «Ночная птица,
порхать ты не устала по кустам?».

Когда женат он, тайны не нарушу —

запрусь и спать, веди его к себе».
Но вместе с шуткой просится наружу,
как странно, зависть к девкиной судьбе.

Отзавтракав, одеться и на рынок;

Работа вмиг размоет эту блажь.
К тому же моя новенькая – Нина —
пока весьма посредственный торгаш.

Сбегаю вниз, а настроенье в гору;

Стучат подбойки звонким молотком,
но нахожу за дверью коридора
корзину под батистовым платком.

Сквозь белоснежный хлопок проступают

разводы цвета свежего мерло
и в тот же миг безжалостная память
вдруг оживит что прежде отмерло…

Не может быть! А почему не может?

Рукой безвольной сдёргиваю ткань.
Мороз игольчатый бесчинствует на коже
и сердце бьёт пошлейший канкан.

Сознания расколотая льдина

скрежещет гулко мрачные слова:
«Не может быть! Но это точно Нина…
Верней, её, несчастной, голова».

Разинут рот, глаза в безумной неге

сощурены, под веки закатясь;
Дорожки крови, высохшие в беге,
напоминают дьявольскую вязь.

Из грубых и безжалостных пробоин

сочится сукровичная слюда.
Лишь только тот, кто бесконечно болен
и не боится Божьего суда

свершает сатанинские обычьи,

что встретишь разве на страницах книг…
Рога торчат из черепа и бычьи
тестикулы нанизаны на них.