Тёмные самоцветы

Поскольку никто из придворных, несмотря на обещание князя, не вызвался отрекомендовать делегацию, Ракоци пришлось взять на себя труд самолично определить, на каком расстоянии остановиться, чтобы не нанести обиды царю. Решив, что дистанция в две вытянутые руки будет достаточной, он опустился на одно колено и снял с головы бархатную черную шляпу.

— Великий государь, князь Иван, господин всея Руси, — разнесся по залу его звучный голос. — Мы явились к тебе по велению Стефана Батория Польского, приветствующего тебя как брата и лелеющего мечту похоронить ваши прежние противоречия, дабы оградить весь христианский мир от нашествия турок.

Иван склонил голову на плечо, внимательно всматриваясь в лицо чужеземца.

— Ты ведь не поляк, — буркнул он наконец.

— Нет, не поляк. Я из Венгрии, как и сам Стефан. Я носил княжеский титул, до тех пор пока вероломные и воинственные соседи не захватили нашу страну. Теперь я лишь граф и удел мой — изгнание, но король Стефан счел меня все же достойным предстать перед самым могущественным из властителей, верующих в Христа. — Все это Ракоци произнес спокойно, отчетливо выговаривая слова, однако губы царя исказила болезненная гримаса.

— Но эти люди — поляки? — спросил он обвиняющим тоном, глядя на коленопреклоненных иезуитов.

Отец Погнер дернулся.

— Не все, государь. Отец Краббе — чех, отец Корнель — пруссак, я — уроженец Галиции. Но все мы служим одной церкви, и потому король Стефан решил довериться нам.

— Отрадно, — сказал Иван, когда Ракоци перевел ему заявление иезуита. — Отрадно, что ты ни словечка не изменил. Лживый толмач достоин проклятия. — Он хотел сказать еще что-то, но запнулся, ибо его вниманием завладело лунообразное лицо сына, начинавшего проявлять признаки нетерпения.

Из толпы бояр тут же вывернулся темноглазый скуластый красавец. Он что-то шепнул царю, и тот неохотно кивнул Ракоци поразили кошачье проворство придворного и очевидная смелость его обращения со все еще грозным и непредсказуемым властелином.

— Борис прав, — объявил с мрачным видом Иван. — Эти люди заслуживают нашего одобрения. Они достойно представились, их должно не менее достойно принять. — Последовал тяжкий вздох. — Я хочу оказать им особую милость. — Царь двинулся к Ракоци и взял его за руки, поднимая с колен. — Да благословит тебя Господь на святой Руси, иноземец.

— Аминь, — выдохнул Ракоци, смущенный странными огоньками, плясавшими в глазах государя, но тот уже шел к изумленным иезуитам. Поочередно приветив каждого, Иван с видимым облегчением отступил к тазу с водой. Совершив омовение, он швырнул полотенце прислужнику и торжественно вскинул вверх руки, демонстрируя всем собравшимся их чистоту.

Царевич издал пронзительный вопль, ничьего внимания не привлекший. Бояре, привычные к выходкам слабоумного Федора, замерли в ожидании повеления разойтись.

Но случилось невероятное. Царь, вместо того чтобы отдать долгожданный приказ, вдруг стронулся с места и, влекомый незримыми силами, снова приблизился к чужеземному дворянину. Подойдя к нему, он склонил голову и прикоснулся к его нагрудному знаку. Бояре раскрыли рты.

— Государь? — осторожно сказал Ракоци, не понимая, как быть.

Иван, словно не слыша, ощупывал украшение. Странные огоньки в глазах его разрослись. Наконец он взглянул на Ракоци.

— Я не могу определить природу главного камня.

Ракоци осторожно ответил:

— Это сапфир, государь.

— Сапфир? — Иван отпрянул на шаг. — Но ведь он черный. В нем светится сама тьма!

— Встречаются иногда и такие сапфиры, — сказал Ракоци, чтобы что-то сказать.

Иван опять потянулся к нагрудному знаку, но, словно ожегшись, отдернул руку.

— У него есть цена?

Ракоци чуть помедлил, ибо сапфир был ему дорог. Он назначался в дар Ранегунде — почти семь столетий назад.

— Не у этого, государь. Сей кабошон — своеобразная родовая реликвия, я не могу с ним расстаться, не потеряв при этом лица. — Он помолчал, надеясь, что Иван сочтет уважительной причину отказа, потом добавил: — Но у меня есть подобные камни. На них можно взглянуть.

— Сколько штук? — потребовал ответа Иван. Лицо его отражало крайнюю степень волнения.

— Одиннадцать, государь. Они столь же крупны, но разнятся в цвете. Чисто черных немного, остальные прохвачены синевой. — Ракоци вновь помолчал. — У меня есть также изумруды, аметисты, рубины. И черный жемчуг. — Он внутренне покривился, браня себя за последнее заявление. Черный жемчуг у многих народов почитался средоточием скорби, сулящим своим обладателям немалые беды. Но… возможно, у русских это не так.

— Я хочу видеть их, — заявил Иван, озираясь в поисках Годунова. — Устрой мне это, Борис. Проведешь позже графа ко мне. Его спутников тоже. — Он повернулся к иезуитам. — Вы поможете графу. Он друг вашего короля, и ваш долг неукоснительно подчиняться его повелениям. — Царь помолчал, уставившись на кабошон. Его явно притягивало тусклое гипнотическое мерцание камня. — Одиннадцать темных сапфиров. И изумруды. И аметисты. Ты принесешь все это. Свой жемчуг тоже. Не заставляй меня ждать.