Тёмные

Хожу от площади Восстания до Гороховой или по Лиговке от Некрасовского сада до Обводного канала. Мне не нужны листовки, рекламные щиты, громкоговоритель. Главное, быть среди людей. Я – реклама услуг одного оператора. Сотовая связь, телевидение, Интернет. На мне костюм колоссальной птицы – не то голубя, не то ласточки с пышным хвостом жар-птицы (читай, с ворохом цифровых благ) – в диснеевской раскраске. Мое стилизованное изображение наклеено во всех салонах связи.

Птица поет, сама себя продает.

Образ узнаваемый, ведь я – логотип.

Одушевленный золотой телец, аватара бренда, земное воплощение этой жар-птицы, которое обеспечивает людей связью.

Ассоциации просты и доступны.

Голубиная почта. Ручной сокол. Зоркая, стремительная воздушная тварь. Все видит, обо всем ведает. Птица – не яйцо: на порядок выше. Парит на высоте крылатым спутником. Передает сигналы с околоземной орбиты. Клетка-офис на грешной земле: терминал обработки данных, которые птичка напела. Подключитесь ко мне до осени – подарю бонусные перья: льготы, золотой статус, рассрочка, безлимит. Перо жар-птицы горницу освещает. Иванушек с василисами сводит. Один край света – с другим.

Это все правильные слова, хотя и они выеденного яйца не стоят.

***

Около восьми вечера я возвращаюсь в офис. В парадную старинного дома втиснута клетушка лифта. Как водится, сломанного. Широкая лестница, в пролетах лепнина: четверка античных голов под ионическим ордером бесстрастно взирают на меня молочными бельмами – под каким бы углом от них я ни был.

Я весь взмок после долгой работы в летний день. Вентилятор, зашитый в птичий клюв, не спасает. Тугое термобелье, впитавшее весь пот, противно елозит о подкладочную ткань. Вынужденный перерыв: офис-то на седьмом этаже. На облупленный подоконник уселся пернатый с красным поролоновым брюхом и синими обрубками крыльев. Стилизованную птицу на эмблеме, конечно, можно трактовать как угодно. Но дизайнеры костюма дошли до самого цветастого и нелепого решения. И задачу выполнили с честью: я всегда в центре внимания.

Поначалу это вызывало едва ли не панику. Потом раздражение, болезненную нервозность. У меня страх сцены, я толпу не люблю, а эта работа как шоковая терапия. Только Катя успокаивала: все-таки я в костюме, невидим для людей. Чирикай себе, шныряй туда-сюда, пританцовывай, обнимай теток для фото – получай пять баксов в час. Мне полегчало; скоро я увижу ее. Катя открытая и доверчивая, еще год назад она была просто симпатичной девчонкой с потока, а сейчас она – моя.

Привычное дело: дверь в офис заперта. Сторож, дедушка за девяносто, глуховат и не с первого раза слышит звонки. Особенно когда смотрит телевизор. Стучусь еще минут десять. Может быть, он обходит все отделы, выключая свет и запирая двери? Снова давлю кнопку звонка, машу ручкой в камеру – давай же, заметь меня! Монитор на рецепции направлен в твою, дедуля, сторону, как бы ты ни лежал на диване.

Я готов был выйти из себя.

Ладно, пока сторож объявится, я хотя бы разденусь в подъезде. Невозможно больше мокнуть в плюшевом туловище. К слову, мои руки запрятаны в зачаточные крылья, сшитые из лоскутов искусственного меха. Ворс длиннее, чем на брюхе и голове, и уложен перьями. Нащупать четыре пуговицы на горловине, крепящие птичью башку к телу, так же легко, как орудовать иголкой в варежках.

Черт с ней, с головой.

У меня есть потайная молния – от щиколоток к паху. Она вот здесь, в розовом мехе цыплячьих ножек… Так… внутренняя сторона бедра, колена, голени… Вы видели, как птицы делают зарядку? Наклон – правая рука к левой стопе; разогнуться, вдохнуть, успокоиться; наклон – левая рука к правой стопе… Вскоре я проклял костюмеров. Достоинства моего облика налицо – это не ширпотребный прикид для рекламы закусочных. Я чучело по всем правилам, надежно скрыт от глаз воистину потайными – мать их! – молниями.

Снова давлю на звонок – до онемения пальцев.

Когда сторож откроет, я выдавлю ему глаза.

Потом я спускаюсь на пролет, в курилку, растягиваюсь на ступенях, не заботясь о том, что помну пышный хвост (корсет из проволоки), и опять принимаюсь искать молнии. Каково толстякам завязывать шнурки? Я знаю. Каждый раз, когда я с остервенением щупаю ноги, в брюхо упирается кусок подкладочного материала, который на променаде по Невскому добавляет мне очаровательной мультяшной пузатости. Ворот при наклоне давит на горло, я чувствую эту красную полосу под кадыком, как след удавки. Глаза наливаются дурной кровью, и кажется, что голова моя пухнет, увеличивается, как раз под размер птичьего шлема.

Мое сипение эхом гуляет по подъезду. Меня вдруг пронзает острое одиночество.

Что могло статься с пожилым сторожем?..