Тёмные

АРТЕМ: И в тот день, в первый день весны – не календарной, а настоящей, – мне хватило всего лишь увидеть свою машину, чтобы ощутить вдруг тоску по прошлой жизни. По городу, по уличным фонарям, по другим людям. По жене. И я едва не сдался. Не хочу оправдываться, но это вполне естественно: на тот момент я прожил в полном одиночестве, в заброшенной деревне уже больше полугода. Без радио, телевидения, сотовой связи и прочих средств связи с миром, к которым привык с детства. Признаю: проявил слабость.

Он кашляет в кулак, замолкает, вновь садится на свое место, берет деревянную ложечку, однако секунду спустя бросает ее, встряхивает головой и улыбается раздраженно, будто услышав неприятное, докучливое возражение.

АРТЕМ: Но, знаете, здесь со слабостями разговор короткий. Ты или учишься давить их в зародыше, или погибаешь. У меня нет времени на внутреннюю борьбу и схватку с искушениями, у меня полно дел. Рассаду помидоров вот надо подготовить, теплицу поставить, курятник расширить, лопату починить. Поэтому пришлось решать вопрос с помощью колуна. Быстро, просто, эффективно. И я не жалею. Ни капли.

На печке появляется кот, снова зевает, пристально смотрит на хозяина. Тот подмигивает ему и наконец возвращается к работе. Ямка. Семечко. Земля. Его серая, прозрачная тень шевелится на полу, в точности повторяя движения человека и только изредка слегка запаздывая.

Настенные часы с кукушкой показывают половину второго.

III

Ночь. Прах стоит посреди деревенской улицы, обратив то, что некогда было лицом, в сторону двух окон, за которыми горит керосиновая лампа. Он полностью обнажен, на его плечах и груди видны полоски засохшей крови, синие в лунном свете. Прах молчит и не двигается, несмотря на ледяной ветер и пляшущую вокруг тьму. Под снегом в мерзлой почве медленно пробуждается жизнь. А мертвая деревня бормочет что-то в своем нескончаемом бреду, ворошит давно позабытые секреты, воспоминания, сны, впитавшиеся некогда в замшелые камни, в трухлявые доски – и ее медленное, тяжелое дыхание, смешанное с темнотой, полно запахом тлена.

Прах не дышит.

IV

Книга падает на пол. В жарко натопленной комнате Артем, поднявшись со стула, подходит к окну, за которым бьется в неистовом танце непроглядная мгла. Проснувшийся кот внимательно, встревожен-но наблюдает за ним с печки. Огонек в керосиновой лампе чуть подрагивает, заставляет кривляться тени на старых обоях.

АРТЕМ: Показалось?

Тишина. Тени замирают.

АРТЕМ: Ха! Похоже, это просто мое собственное отражение, представляешь? Надо же, ка…

(Вздрагивает.) Нет! Вон он! Вон он! Я вижу… стой!

Не отрывая взгляда от окна, он шарит руками вокруг, пытаясь что-то найти, затем принимается лихорадочно озираться, бормоча сквозь зубы неразборчивые ругательства. В конце концов хватает куртку, сует ноги в сапоги, распахивает дверь и, едва не споткнувшись в сенях о большой спортивный рюкзак, выскакивает в ночь. Тьма облепляет его.

АРТЕМ: Стой, сука… стой…

Несколько секунд он неуверенно топчется на месте, словно пытаясь поймать некую важную, но постоянно ускользающую мысль, затем возвращается в сени, принимается рыться в рюкзаке. Спустя пару минут находит электрический фонарик. Луч желтого света разрезает двор пополам, упирается в калитку, возле которой до сих пор стоит колун. Артем решительно подбирает его и выходит на улицу.

Фонарь освещает пустую дорогу, черные остовы домов на противоположной стороне, прогнившие, провалившиеся клыки заборов, бездонные ямы окон. Падает редкий мокрый снег, и все вокруг слегка припорошено белым. Ровное, нигде не потревоженное покрывало.

АРТЕМ (шепчет): Не оставляешь следов, значит? Хитер.

Он замирает посреди улицы, складывает ладони рупором у рта, направив луч фонаря вверх, и кричит, обращаясь к уродливым курганам домов.

АРТЕМ: Кого ты пытаешься обмануть? Я же знаю, что в деревне никто не живет. Здесь никого нет! Тебя нет!

Крик его, надрывный, отчаянный, полный слез и хриплого страха, обрывается в густую влажную тишину, не оставив эха. Спустя несколько секунд темная худая фигура беззвучно появляется у калитки дома напротив. Мгновенно метнувшийся туда луч фонаря освещает только пустой, перекошенный проем в заборе. Подбежав, Артем обнаруживает, что, хотя за ним тоже не видно никаких следов, дверь в дом широко распахнута.

Осенью, только по прибытии, он тщательно обшаривал все строения в деревне в поисках полезных для хозяйства вещей – и в обязательном порядке заколачивал все двери. Своими собственными руками.

На крыльце Артем неуверенно озирается, затем собирается с духом и, выставив колун перед собой, входит внутрь. Ночь здесь крошится, рассыпается, обнажая куда более абсолютный, непроглядный мрак. Тишина и темнота вокруг совершенны, сродни полному забвению. Луч фонаря разрывает их, создает из ничего предметы: заплесневелые ведра, прогнивший стол, покосившийся комод, деревянный чурбак с вогнанным в него топором… но стоит лучу скользнуть дальше, как все это развоплощается, снова перестает существовать.