Тёмный гном

— Дхаров дхар, не знаю. Да и мне все равно. Я просто хочу быть уверен, что когда наступит момент, ты не подведешь. Здесь только двое, — Шмиттельварденгроу обернулся: Героним и Джалад что-то живо обсуждали, видать, нашли друг друга два одиночества, — кое-как умеют обращаться с оружием.

— Но почему же? — Командор выгнул бровь. Уже в который раз цвергу показалось, что у паладина не лицо, а маска, кожаный капот, натянутый… На что? — Твой южанин — пиромант. Героним — тоже, хоть и слабенький. К тому же я видел, как он орудует Головорубом.

При упоминании секиры лицо у цверга передернулось. Он заставил себя уняться и не бросится на полуэльфа, руки которого осмелились осквернить его оружие. Нет, не время еще. Правда, наступит ли оно когда?

— Секира любого превратит в великого воина — это ее свойство. В ней умения лучших секироносцев моего племени. А магия… Волшба ненадежна — меня вот подводила не раз. Только это, — он провел пальцем по кромке станской секиры, — никогда. Так что еще раз говорю: я могу снять проклятье.

— Все равно — нет, — качнул головой Хорас. — И это не из-за того, что считаю тебя врагом.

— Тогда из-за чего же?

Командор оглянулся: Джалад с Геронимом продолжали оживленно общаться. Видать, обсуждали какой-то аспект огненной магии. И, судя по изменившемуся лицу и потухшему взгляду, решился.

— Дело в том, что цвергское проклятье поддерживает мне жизнь…

— Что-о?

— Не перебивай! — В голосе паладина прорезалась сталь. — Ты не знаешь, что я и полуэльф выжили на Ларвийском погосте.

— Это Большой который? Тогда уважуха, клянусь Бездной.

— Спасибо, — сардонически усмехнулся Хорас. — Только вот после посещения сего изумительного места я не остался прежним.

Он стащил латную перчатку и пошевел пальцами, белыми с черными некротическими кончиками.

— Меня покусали.

Неожиданно. И это было еще слабо сказано. Шмиттельварденгроу от изумления даже рот разинул.

— Дхаров дхар! И ты еще не мертвяк с зелеными глазами?! Э-э, интересно… — протянул он. Сколько прожил цверг, а о таком ни разу не слыхивал. — Это что ж получается, проклятье спасло тебе жизнь?

— Не совсем. Скорее оттянуло неизбежное. Сколько его хватит я не знаю, но только вчера заметил, что пальцы начали терять чувствительность. Хотя надеюсь, что завтра не стану смотреть на тебя, как на вкусный окорок. — Человек слабо улыбнулся.

— Если шутишь, значит, еще крепок. Хотя…

— Я знаю, — кивнул командор. — Никто не знает, что будет со мной дальше. Только вот соображаю я все еще ясно, а проклятья лишь прибавляют мне силы. Впервые за последние пару десятков лет я чувствую себя сносно без всяких эликсиров. Только вот…

Он сник, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше.

Решился:

— Не важно, победим или проиграем мы, но я хочу знать, что такая моя жизнь не продлиться слишком долго. Как только я стану не нужным, то ты цверг убьешь меня. Для тебя это будет легко, ведь ты был и остаешься моим врагом, с которым я лишь временно заключил союз.

Согласиться было легко, но вот только что-то Шмиттельварденгроу не спешил. Что-то мешало ему, может быть, странное чувство привязанности к паладину-изгнаннику и то, что теперь цверг был не совсем тем, что раньше. Нынче он даже мог некоторых людей назвать своими друзьями. Это было странно… и приятно.

Наконец, решился и он.

— Хорошо я сделаю это.

10.

На исходе четвертого дня они пересекли граничные засеки Сараванга и вступили на землю Дарватского княжества — одного из самых крупных, хоть и не самых многолюдных пределов Королевства.

Но нынче княжество могло претендовать и на второй титул, сомнительный по смыслу. То и дело около дороги попадались лагеря беженцев, которые охраняли княжеские войска. То ли лагерь от воров и мародеров, то ли окружающие земли от обитателей лагеря. Шум и вонь доносились даже до дороги. Пахло людьми: кровью, нечистотами, гнильем и голодом.

Вроде как дарватский князь организовал раздачу хлеба, но его все равно не хватало. А за околицей уже возникло кладбище и вырос дощатый барак со знаком Святого Света над кособокой крышей. Среди толпы беженцев попадались белые балахоны клириков — они были словно стервятники, привлеченные страданиями такого количества людей. Шмиттельварденгроу презирал их, но это чувство, как он теперь понял, носило иррациональный характер. За что презирать тех, кто и так подневолен тяжкой длани Ордена.

На окраине лагеря, той, что упиралась в разъезженный тракт стояло старое мертвое деревой с кривыми сучьями и гнилым дуплистым стволом. На нем что-то виднелось — дощатый прямоугольник с выжженными буквами. Когда четверка путешественников подъехала, они смогли разобрать надпись: