Тёмный карнавал [переиздание]

— Я хотела его убить. Да, убить. Еще и часа не прошло после твоего отъезда, как я поднялась в детскую, схватила его за горло — и стояла так долго-долго в нерешительности, дрожа от страха. Потом накрыла его одеяльцем, перевернула лицом вниз, вдавила в подушку — и так бросила, а сама убежала.

Дэвид попытался ее остановить.

— Нет, дай мне закончить, — хрипло проговорила Элис, не отрывая глаз от стены. — Когда я выбежала из детской, мне казалось — ничего нет проще. Дети, бывает, задыхаются — что ни день. Никто ни о чем никогда не узнает. Но когда я вернулась — убедиться, что он мертв, — Дэвид, он был жив! Да-да, живехонек — лежал на спинке, дышал и рот у него был до ушей! После этого я уже не смела до него дотронуться. Оставила его в кроватке как есть и больше не возвращалась — перестала кормить, ухаживать за ним, нянчить. Наверное, кухарка взяла на себя все заботы — не знаю. Знаю только, что своим криком он не давал мне спать: всю ночь, до самого утра я не могла ни о чем другом думать, расхаживала по комнате из угла в угол — и вот теперь слегла. — Элис торопилась закончить: — А он лежит там и придумывает способ, как меня убить. Способ попроще. Потому как знает, что я слишком многое о нем знаю. Я его совсем не люблю, а между нами нет никакой защиты — и уже никогда не будет.

Элис выговорилась. Она бессильно откинулась на подушку и вскоре заснула. Дэвид долго стоял над ней, не в состоянии шевельнуться. Мозг отказывался служить — парализованный до последней клеточки.

Наутро Дэвиду оставалось только одно. Он так и поступил: явился в кабинет к доктору Джефферсу и рассказал обо всем. Джефферс отозвался сдержанно:

— Давай не будем спешить, сынок. Порой случается, что матери проникаются к новорожденным ненавистью, и это вполне естественно. Мы называем это амбивалентностью — двойным подходом. Когда ненавидят, не переставая любить. Нередко ненавидят друг друга любовники. Дети не выносят матерей…

— Я никогда не питал ненависти к своей матери, — прервал доктора Лейбер.

— Разумеется, ты в этом не сознаешься. Кто способен на подобные признания?

— Но Элис ненавидит младенца в открытую.

— Точнее всего сказать, что ею овладела навязчивая идея. Она зашла чуть дальше обычного, заурядного состояния двойственности. Ребенок явился на свет благодаря кесареву сечению, и оно же чуть не отправило Элис на тот. Она винит ребенка за муки и за пневмонию. Она проецирует свои неприятности на посторонние объекты и сваливает всю вину за них на первый попавшийся под руку. Да все мы так поступаем. Споткнемся о стул — и проклинаем мебель, а не собственную неловкость. Промажем, играя в гольф, — и браним то неровный дерн, то клюшку, то качество мяча. Прогорит наш бизнес — виним небесные силы, погоду, собственное невезение. Могу только повторить то, что говорил тебе раньше. Люби жену. Лучшее в мире лекарство. Найди разные тонкие способы продемонстрировать свои чувства, сумей заверить, что она за тобой — как за каменной стеной. Помоги ей осознать, что ее ребенок — невинное, беззлобное существо. Дай ей убедиться, что ради ребенка стоило подвергать себя риску. Мало-помалу Элис успокоится, забудет о смерти и привяжется к ребенку. Если за месяц-другой она не войдет в норму, обратись ко мне — и я подыщу хорошего психиатра. А теперь ступай — и сгони с лица эту унылую мину.

С наступлением лета все как будто устроилось, и дела пошли на лад. Лейбер работал, с головой погрузился в офисную рутину, но ни на минуту не забывал о жене. Элис же подолгу гуляла, набиралась сил, иногда играла в бадминтон. Эмоции у нее прорывались нечасто. Казалось, от всех прежних страхов она избавилась окончательно.

Но вот однажды в полночь на дом внезапно налетел летний ураган: порывы теплого ветра сотрясали деревья, точно это было множество блестящих бубенцов. Элис пробудилась и, дрожа с головы до пят, скользнула в объятия мужа; тот, утешая ее, принялся выспрашивать, что такое с ней приключилось.

— За нами в спальне кто-то следит, — кое-как выговорила она.

Дэвид включил свет.

— Тебе опять что-то мерещится. Но ты, однако, держишься теперь молодцом. Тебе уже лучше — давно ничего не пугалась.

Когда свет снова был погашен, Элис вздохнула и через минуту уже спала. Дэвид чуть ли не полчаса не выпускал ее из рук, предаваясь размышлениям о ее дивном и причудливом характере.

Дверь спальни, он услышал, слегка приотворилась.

За порогом — никого. С чего бы ей открыться? Ветер стих.

Дэвид ждал. Ждал целый час, лежа в темноте, не шевелясь.

Далеко-далеко раздался тонкий писк, с каким метеор гаснет в чернильной космической бездне: это в детской расплакался малыш.

Сверкали ночные звезды, ветер снова начал прокрадываться меж деревьев, на руках у Дэвида ровно дышала спящая женщина — и в сердцевине всего этого таился одинокий тихий плач.

Лейбер сосчитал до пятидесяти. Плач не смолкал.

Наконец, осторожно высвободившись из объятий спящей Элис, Дэвид встал с постели, сунул ноги в шлепанцы, накинул халат и на цыпочках выбрался из спальни.

Спущусь вниз, думал он устало, вскипячу немного молока, возьму его с собой и…