Тёмный Принц

   - Но если это Искандер, то мы обязаны его защитить. Он наша надежда, Гея!

   - Надежды! Мечты! - фыркнула старуха. - Они как пар, выходящий с выдохом. Я когда-то мечтала об Искандере. Но больше не мечтаю. Теперь я жду, когда издохнет мой пони и я смогу покинуть этот мир крови и боли. Взгляни на него! Сколько ему? Четыре, пять? Думаешь, он избавит нас от тяжелого жребия? Да его губы еще просят мамкиной сиськи!

   Киарис покачал головой, длинные белые волосы словно туман окутали его лицо. - Когда-то ты верила. Но теперь состарилась, и вера покинула тебя. Что ж, я тоже стар, но у меня еще есть надежда. Искандер спасет нас. Он восстановит Заклятие. Он сможет!

   - Цепляйся за свою чепуху, если желаешь, старик - но завтра вооружись копьем и луком. Ибо явятся Пожиратели, а за ними придут и Македоны. Твоя глупость погубит нас всех.

   Киарис с трудом встал. - Уж лучше погибнуть, чем жить без надежды, Гея. У меня есть сыновья, и сыны моих сыновей. Я хочу, чтобы они увидели возвращение Заклятия. Я буду биться с Пожирателями; им не забрать дитя.

   - Посмотрись в зеркало, старый дуралей, - осадила она его. - Когда-то слова Киариса-Китина громом раскатывались по всему миру. А теперь ты не способен встать прямо без посторонней помощи. И даже Смешанным ты не можешь бежать слишком далеко.

   - Мне стыдно за тебя, - сказал он. Подойдя к постели, он положил руку на лоб спящего ребенка. - Спи хорошо, Искандер, - прошептал он.

   - Отдай его Филиппосу, - посоветовала она. - Это будет по-настоящему мудро.

   - В отчаянии не бывает мудрости, женщина, - ответил он.

***

   Парменион с Атталом выехали из леса и направились равниной вниз по течению сверкающей вдали реки Пеней. В небе сгущались тучи, огромные и крутые, сулящие бурю, но ветер был еще сухим, и дождь всё никак не мог разразиться. Аттал пустил своего серого рядом с Парменионом.

   - Куда мы едем,

стратег

?

   - Через равнину вон в те леса, - ответил Спартанец, указывая на западные хребты, которые, словно гребень на шлеме, обрамлял ряд деревьев.

   Вдруг западали первые капли, затем послышался раскат грома. Жеребец Аттала стал на дыбы, едва не скинув македонянина. Молния трезубцем рассекла небо, и началось светопреставление. Кони шли теперь пригнув головы, всадники насквозь промокли, и беседа стала невозможной.

   Глянув влево, Аттал увидел лежащее на траве тело с ногами, напрочь лишенными плоти. За ним лежало второе, и еще одно. Аттал потянул руку вправо, похлопал Пармениона по плечу и указал на трупы. Спартанец кивнул, но ничего не сказал. Почти всё утро они ехали дальше по пустынному полю боя, и вот наконец дождь затих и свет солнца просочился сквозь разорванные тучи.

   - Их были тысячи, - проговорил Аттал, оборачиваясь, чтобы посмотреть на равнину. - Даже оружия с них не сняли.

   Парменион осадил коня. - Я думаю, решающее сражение произошло вон там, - сказал он, указывая на низкую цепь холмов. - Но - судя по тому, как расположены трупы - правый фланг был сломлен, и проигравшая армия побежала на запад. Им наперерез выступила конница, и они попытались отбиться. Пленных тут не брали, и проигравших перебили всех до одного.

   - Не так уж этот мир и отличен от нашего, - проговорил Аттал с натянутой улыбкой. Но она быстро исчезла с его лица.

   - Ты не прав. Эта война не похожа ни на одну из тех, что я видел, - проворчал Спартанец, оглядывая своими светлыми глазами поле битвы. - Это не обычное завоевание; это - бойня. Я бы не хотел принимать участие в подобном конфликте.

   Аттал спешился и подошел к ближайшему трупу, присев, чтобы поднять щит мертвого воина. Щит был сработан из дерева, окован бронзой и выкрашен в синий цвет. По центру были нарисованы две змеи, зажатые в человеческом кулаке. - Видел когда-нибудь подобное? - спросил он, протянув щит Пармениону.

   - Нет. Но это, должно быть, изображает убийство Гераклом змей в его колыбели. Может, это здешние Фивы; у нас они рисуют на щитах дубину Геракла.

   - Я ничего не могу опознать, - сказал Аттал, пошевелив ногой под телом и перевернув его на спину. Подняв запыленный шлем, он повертел его в руках. Шлем был кожаный, обложенный тонкими листами из чего-то вроде светлой бронзы. На нем не было ни гребня, ни плюмажа, ни нащечников для защиты лица, только два плохоньких вороньих крыла, кое-как прикрепленных по бокам, и тонкая металлическая полоска, вертикально спускавшаяся с налобника. - Дрянная работа, - сказал Аттал, - и эти крылышки ни на что не годятся, - заметил он. - Взгляни на наносник. Он слишком тонок, чтобы защитить лицо. Вся эта хреновина бесполезна - как бедолага и сам понял перед смертью, я полагаю.

   Бросив шлем на землю, Аттал вскочил обратно в седло. - Тела лежали тут несколько недель, а может месяцев. Почему их не обобрали?

   - Видимо, не осталось никого, кто бы их обобрал, - произнес Парменион.