Но нельзя на селе долго жизнь прожить без могучих рук да без стойких ног, а ещё без умения особого, что в народе умением твоим кличется. И оттого потихоньку вернулся кузнец за свою наковальню заросшую, чтоб ковать, чтоб латать и чтоб чистить от ржавчины, чтоб металл от его молота, как и раньше, пел. А заодно и жену себе нову взял, потому как хозяйка в доме — то была ещё одна и последняя вещь, что нужна каждому. Дабы смерти избежать и долгой славы снискать. Хотя бы в детях своих, Единым посланных.
Но не унимался кузнец, всё не щадил себя, зная, что на самом деле дарует ему волю к жизни истинну. Ни богатств, ни почёта никогда не желал и не чванился, потому как владел уже душой его тот самый металл, который он по ночам отныне тайно ковал у себя после всех дневных забот. Порой втайне от сына и от новой жены его скалывал, чтобы в печь, чтобы в жар — и потом тонким молотом аккуратно мять да кромсать, проверяя на качество. Но уж знали про то все домашние.
И тогда стал он брать с собой в кузню сына от прежней жены, теперь понимай как старшего, потому что были у него вскоре уже и ещё один сын да девочка, от другой жены уродившиеся. Но ковал кузнец вместе с ним только княжий чудо-металл, у шаманов северных отобранный, потихоньку сына ещё навыкам своим семейным каждый раз поучая да заставляя их оттачивать.
И вот уже десять лет прошло, постарел кузнец, повзрослел его сын — а металл тот особый всё никак не поддаётся мастеру. То слишком мягок, то ломок получается. И посланцы от князя уж забыли о делах его, перестали в деревню наведываться. А кузнец всё упорствует, и последние деньги в семье всё не впрок им тратятся, а лишь на медь, на железо да олово у торговцев заезжих обмениваются. Да при том, что хозяйство его как было хилым — так хилым и стоит год за годом, не спорится, когда все вокруг потихоньку знай разрастаются. И оттого каждый раз ворчит на мужа своего жена всё сильней, что ни лето, ни осень — жизни простой семейной требует и за то, что слишком сильно увлёкся кузнец, грубой бранью его осыпает. Даром что не на людях.