Тёмных дел мастера. Книга третья

— …Н-ну, давай, Тагрен, хоть ты меня не подводи! — бодро обратился во весь голос Неррик к оставшемуся с ним на вершине лесного холма толстяку, изо всех сил стараясь сделать так, чтобы тот не услышал, как за этими громкими фразами бренчат его только что сделанные у городского зубодёра отпломбированные зубы — хотя Тагрена сейчас совершенно не волновали подобные мелочи, поскольку все его чувства были обращены только в сторону леса. Тогда, чтобы подать достойный пример своему товарищу, изо всех сил скрывающий свою робость бригадир достал из набедренного чехла свой старенький магический жезл и, неумело махнув им пару раз в воздухе, поспешно продолжил:

— Да это наверняка лось какой-нибудь!.. Смелей! Уж н-нам то, двум здоровым мужикам с магией, здесь нечего бояться…

Но последняя его фраза ни с того ни с сего тут же потухла и как будто бы утонула в налетевшем из темноты тягучем завывании ветра, похожем на угрожающий клич одинокого волка, гуляющего совсем неподалеку, отчего у Тагрена пропало последнее желание что-либо искать в этом проклятом месте.

— Т-ты… ты как хочешь, начальник, — залепетал он вдруг неестественно суетливым для него тоном, — хоть зарплаты меня лишай, но на с-сегодня я того… этого… — И, отступив от своего бригадира на пару коротеньких шагов, здоровенный рабочий без промедления скинул с себя широкий такелажный ремень и, то и дело оглядываясь по сторонам, стал медленно отдаляться от Неррика, пока совсем не растворился в темноте, от чего лишь мерное потрескивание его тяжелых, неуклюжих шагов продолжало раздаваться по округе еще какое-то время.

— Ещё один предатель… ла-адно… — нахохлившись, сбивчиво протянул бригадир, натянув на нос козырёк своей кепки, после чего убрал жезл обратно в чехол и уже куда более мелодично и звонко выкрикнул, как будто всё так же обращаясь к самому себе: — Однако и зарплата теперь, положенная за целый день вам обоим — моя. А это чёртовых пятьдесят беляков за смену!..

Но ответом ему, как и предполагалось, была лишь зловещая тишина…

От подобной незадачи сердце Неррика как-то слишком неожиданно напомнило о себе, неуёмно заходив ходуном, а затем резко припав к одной из сторон грудной клетки и сжавшись, когда бригадир снова стал всматриваться вперёд, пытаясь отыскать за холмом то растреклятое место, где его парни закончили свою дневную вырубку и где сквозь тощие пихты и ели всё ещё проглядывали стройные стволы ближайшего леса. Определённо единственное его предназначение состояло в том, что он должен был стать обычным пиломатериалом для их зачинавшейся стройки, но подпорченное страхом нутро Неррика не давало ему сосредоточиться.

И всё же, беспрестанно твердя себе о зарплате, упрямый бригадир вскоре один заволочил за собой по земле неподъёмную магическую установку, поскольку гнев уже давно перестал быть для обиженного на несправедливые приказы начальства строителя единственным стимулом, двигавшим сейчас его тело вперёд — ведь теперь им руководила ещё и жадность. Сплетаясь в клубок с безрассудной погоней за положенным признанием в глазах тех, кто посмел усомниться в его способностях, это чувство наживы буквально подмывало собой все страхи Неррика, сглаживая их острые углы, в то время как остальные его инстинкты прямо-таки вопили о том, что ему нужно было немедленно бежать из этого проклятого места, поскольку жизнь дороже, но бригадир уже давно научился не обращать внимания на такие детские позывы.

Отныне глаза Неррика больше ничего не видели перед собой, горя лишь теми ценностями, которые его всю жизнь приучали блюсти в воспитавшем и взрастившем его как личность высшем человеческом обществе, и от этого лицо бригадира становилось похожим на лицо ненасытного браконьера…

Подобной твари не должно было существовать в этом девственном лесу изначально, потому как для многих животных ночь здесь являлась настолько же благословенным временем, каким являлся и день — ведь оба эти периода кормили их всех с одного стола от заката до рассвета и наоборот. Однако интересы природы редко когда пересекались с потребностями человека, и потому чаще всего ей приходилось действовать вопреки выгоде людей.

Особенно когда дело касалось их ненасытности.

Следуя данному постулату, спустившиеся теперь на Неррика внезапный холод и ледяной ветер были куда сильнее, чем прежде. Закрутив несчастного на одном месте, они резко освободили его от волочившейся за ним грузной ноши, которую быстро отшвырнуло куда-то под откос, а затем природа сама явилось передним, проскользнув у самого носа незадачливого смертного, посмевшего со своими собратьями вызвать её гнев. Внезапно нога бригадира как будто приросла к лесной подстилке, отчего он тут же повалился ничком, точно куль с мукой, а по кустам прогулялась пара суровых посвистов.

— А-а-а-э! Агх-э!.. — неосознанно вскрикнул одержимый своими маниями и страстями Неррик и, вроде как, даже немного опомнился от таких жалких воплей, попытавшись высвободить ногу из мёртвой хватки самой земли, но тут неожиданно его руки нащупали что-то длинное и тонкое, торчавшее из носка сапога.