Типы религиозной мысли в России

Можно избежать софизмов Леонтьева, но несомненно все-таки, что христианство далеко не "розовая" религия, что есть в нем много мрачного, почти жестокого, отворачивающегося от мира. Есть в религии этой книга таинственная, неразгаданная, полная символической красоты — "Откровение св. Иоанна", радостная для немногих, но страшная, безнадежная, бездонно-мрачная для тех, "которых имена не записаны в книге жизни Агнца, закланного от создания мира". Положим, религия Христа не оправдывает реакционного изуверства Леонтьева, он слишком кощунственно и богохульно присвоил себе и своему любимому деспотическому государству миссию суда и кары Божьей. Но как христиански оправдать "либерально-эгалитарный" прогресс, радость жизни и многое дорогое для нас? Почему историческое христианство так часто видело богоборчество в освободительном прогрессе? Быть может, еще что-то новое должно нам религиозно открыться, быть может, начало уже открываться в новой истории, в метафизическом разуме и в новом мистическом опыте, а открывавшееся былое должно быть признано лишь частной, однобокой, неполной истиной.

_______

Леонтьев был самым крайним государственником, у него был настоящий культ деспотической власти, поклонение государственному насилию. "Сильны, могучи у нас только три вещи: византийское православие, родовое и безграничное самодержавие наше и, может быть, наш сельский поземельный мир". (42) Россия для него светилась лишь отраженным светом Византии, силу и красу ее он видел не в самобытных творческих источниках, а в заимствованных византийских началах. В Россию он не верил, смеялся над наивностью славянофилов, но верил он глубоко и поклонялся русской

42 См.: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 98.

167

государственности, созданной влиянием византизма и татарщины. (43) И Леонтьев упивается государственным имморализмом. "Очень хорошие люди иногда ужасно вредят государству, если политическое воспитание их ложно, и Чичиковы и городничие Гоголя несравненно иногда полезнее их для целого". (44) "Известная степень лукавства в политике есть обязанность"...  (45) "Всякий обязан быть в государственных делах если не грубо-лжив, то мудр, яко змий... Нельзя строить политические здания ни на текучей воде вещественных интересов, ни на зыбком песке каких-нибудь чувствительных и глупых либеральностей"... (46) "Истинное христианство учит, что какова бы ни была, по личным немощам своим, земная иерархия, она есть отражение небесной". (47) "Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно". (48) "Нужно заранее закалить наши силы терпением и любовью к предержащим властям за то уже только, что они власть"... (49) "Без насилия — нельзя. Неправда, что можно жить без насилия... Насилие не только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием, есть идея". (50) "Если где поэзия и нравственность христианская вполне заодно, так это в подобных случаях бескорыстных движений в пользу высших и власть имеющих". (51) "Вождей создает не парламентаризм, а реальная свобода, т.е. некоторая свобода самоуправства. Надо уметь властвовать беззастенчиво!" (52) Леонтьев исповедовал мистицизм власти, обоготворял государство, мистический же смысл свободы был для него сокрыт, в этом было его уродство и

43 «Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела"... стр. 188. Это страшные слова.

44 Там же, стр. 103.

45 Там же, стр. 244.

46 Там же, стр. 257.

47 См.: К. Леонтьев. "Восток, Россия и Славянство", т. II, стр. 41.

48 Там же, стр. 43. 49 Там же, стр. 48.

50 Там же, стр. 80.

51 Там же, стр. 278.

52 Там же, стр. 167.

168

калечество. Он не исполнял своей собственной эстетической заповеди: "художнику прилично было бы быть либералом при господстве рабства; ему следует быть libre penseur'ом при лицемерном ханжестве". Самое непонятное, как это тонкий эстетик Леонтьев не чувствовал дурного запаха не только насильственной государственности, но и всякой государственности, всегда ведь уродливой, всегда замаранной грязью! Об эмпирических проявлениях нашей византийски-татарской государственности и говорить нечего, тут для восторгов совсем нужно не иметь органов обоняния. Но сейчас я приведу место из Леонтьева, в котором сказалась его революционная натура. Он вдруг делается защитником мистического анархизма, (53) и это страшно для нас важно.