Тиран

Левкон выглядел несчастным.

— Мы товарищи с детства. Он всегда получал, что хотел; ему трудно сейчас измениться.

Никий криво усмехнулся.

— Не так уж трудно.

Левкон опустил голову на руки.

— Я чувствую, что подвел тебя, гиппарх. Но — я должен это сказать — ты не должен был бить его. Он гражданин. После первого учителя его никто никогда не бил.

Киний старался держать себя в руках.

Заговорил Филокл:

— В Спарте его бы убили. На месте.

Левкон не скрыл потрясения.

— За такую мелочь?

Филокл пожал плечами.

— Неповиновение — яд для войска.

Левкон взглянул на Эвмена, но тот не смотрел ему в глаза.

— Он из тех забияк, кто готов по любому поводу показать нож в винной лавке. Я видел, он это делает. — Эвмен посмотрел на Никия, потом на Левкона. — Он мне не нравится.

Киний подался вперед.

— Дело не в этом. Нравится, не нравится: военачальник должен быть выше этого. Я по опыту знаю, что неповиновение — чума, которая начинается медленно, но распространяется быстро. — Он протянул руки к костру, чтобы согреть, наклонился так, что локтями уперся в бедра. Ему было холодно, болели плечо и костяшки пальцев, и он даже думать не хотел о том, как повредил своим отношениям со Страянкой — или вообще с саками. — Он оскорбил саков. Оскорбил меня. И не выполнил прямой приказ. — Киний потер подбородок. — Я человек суровый. Наемник. Может, стоит напомнить вашим людям об этом. — Потом он вздохнул. — Но мне не следовало поддаваться гневу.

Левкон скорее недоумевал, чем понял что-либо.

— Что я скажу его отцу? — спросил он, прежде чем уйти в темноту.

Филокл смотрел ему вслед.

— Полагаю, госпоже Страянке это не понравилось.

Киний кивнул.

Филокл покачал головой.

— Ты поступил правильно. Что еще ты мог сделать?

Киний потер руки.

— Ты философ. Вот и скажи.

Филокл покачал головой.

— Я в первую очередь спартанец, а уже во вторую философ. Я бы, пожалуй, его убил.

Киний устало кивнул.

— Странно. То же самое сказала Страянка. Что если ударит человека, то убьет его. Чтобы не оставлять за спиной врага — так я ее понял.

Эвмен сказал:

— Они даже детей своих не бьют. — Он пожал плечами. — Правда. У меня была сакская нянька. В войне или в состязаниях все средства хороши. Но не ради послушания. — Он задумался так надолго, что Никий успел подбросить в костер охапку дров, потом сказал: — Не думаю, что у них вообще есть слово «послушание».

— А вот это любопытно, — сказал Филокл.

Киний позволил им говорить дальше. Прежде чем завернуться в плащ и лечь, он послал Никия отозвать трех дозорных. Потом долго лежал без сна, думая о женщинах: о матери, сестрах, Артемиде и Страянке. Но ни к какому заключению не пришел. Артемида и Страянка были словно другого пола, чем его мать и сестры. Не в том дело, что Артемида и Страянка казались ему похожими. Артемида использовала женственность как оружие, чтобы добиваться своего от мужчин. Страянка — военачальник. И все же какое-то основополагающее сходство между ними есть.

Он вспомнил: Филокл советовал ему обращаться со Страянкой как с мужчиной. Эта мысль заставила его нахмуриться, и он уснул.

На следующий день они не поехали вместе. Киний держался со своими людьми, разговаривая на сакском с Ателием и глядя, как исчезает под копытами трава. Все было как будто прежним и в то же время не таким, как раньше.

То же самое можно было сказать обо всей ольвийской части колонны. Киний не мог определить, в чем загвоздка, но что-то определенно изменилось. Это его смущало: он умел понимать воинов и знал, что они с ним согласны — Алкей заслужил наказание. Судя по его поведению, сам Алкей тоже считал, что заслужил удар. Он выглядел не сердитым, а смущенным. И все же что-то изменилось, как будто, показав силу, на которой основывается послушание, Киний лишился их благодушного отношения.

Когда они оказались одни, Никий подлил масла в огонь.

— Осел глазел на сакских девушек, верно? А ты все время проводишь с одной из них. Ты знаешь, что говорят воины, когда у одного есть то, чего нет у других.

Киний вынужден был признать справедливость этих слов — по крайней мере для воинов. Он погладил бороду и подул на озябшие руки.

— Знаешь, если эти избалованные граждане-воины завидуют моей любовной жизни, то зря. — Он взглянул на горизонт. — Сегодня она со мной не разговаривает.

Никий в ответ улыбнулся одними уголками губ.

— Совершенно верно. — Он приподнял бровь. — Ты чересчур волнуешься, гиппарх. — Он посмотрел на небо, на которое фалангой надвигалась полоса тяжелых туч. Никий скривил губы. — Скоро богатым мальчикам будет о чем подумать, кроме баб.

Три дня шел дождь, и на четвертый всем в колонне было на что жаловаться.