Тиран

— Гребите! — снова взревел он, рассчитывая гребки с помощью сидящего у его ног ветерана-гребца с искривленной рукой. На правом борту было всего шесть весел, корабль сильно подтоплен, его днище заросло водорослями, поэтому он едва шелохнулся. Пассажир опустился на другую скамью, столкнул с нее на палубу испуганного человека и сам взял весло в руки. На другом краю скамьи сидел мертвец. Пассажир поднял тело, невероятно тяжелое, и еще одна пара рук помогла ему перебросить груз через борт. Тогда он снова крикнул:

— Гребите!

Рукоять весла, освободившись от тяжести мертвеца, двинулась, как живое существо, нанесла скользящий удар в плечо, и пассажир упал на палубу, но тот, кто помогал ему избавиться от тела, подхватил его, вытащил из воды и занял его место — все это одним непрерывным движением. Весло пошло обратно, пассажир схватился за него, добавил свою силу и, когда весло дошло до высшей точки подъема, крикнул:

— Гребите!

Весло двинулось вниз, коснулось воды и ожило у него под руками. Подняв голову, пассажир увидел, что кормчий стоит на корме у рулевого весла; перехватив взгляд пассажира, кормчий взял на себя управление греблей, предоставив пассажиру только грести.

— Гребок! — крикнул кормчий. На четвертом или пятом гребке человек у руля крикнул:

— Руль слушается! — и кормчий отдал ему приказ.

Для пассажира наступил адский час физического труда, вне непосредственной опасности, но с ломотой в плечах, с руками, стертыми в кровь веслом. А вода на палубе все поднималась, сначала до колен, потом до бедер. На них обрушился новый шквал, потом еще один. Корабль почти не двигался, позади с правого борта на воде все виднелся оставленный парус, качавшийся на волнах. Весла могли только удерживать набравший воды корабль по ветру, чтобы ветер его не перевернул.

Они делали все, что в человеческих силах, молились богам, и, когда гребцы уже выбились из сил, когда второе весло с левого борта слишком глубоко ушло в воду, подвергнув корабль большой опасности, ветер вдруг стих и, прежде чем пассажир успел взглянуть на свои изуродованные ладони, из туч показалось солнце, облака начали редеть, и вот уже корабль мягко закачался на волнах озаренного солнца Эвксина, невредимый.

Только когда ветер стих, пассажир услышал за правым бортом крики: там кто-то боролся с морем.

— Прекратить греблю! — крикнул кормчий голосом таким же измученным, как руки пассажира: он не привык так долго командовать гребцами. Весла быстро извлекли и уложили на палубу ручками под противоположную банку, задрав лопасти высоко над водой. Сосед пассажира по скамье ничком повалился на весло, прижался к нему щекой. Он тяжело дышал.

Пассажир снова услышал крик за правым бортом. Он выбрался из-под скрещенных весел. Руки от соленой воды горели, как в огне.

Сосед по скамье взглянул на него и улыбнулся:

— Хорошо потрудились, приятель.

— Человек за бортом, — ответил пассажир, поднимаясь на пустую скамью у правого борта. Трюм у них под ногами был открыт, и почти весь груз залило водой. Корабль по-прежнему едва держался на плаву.

Но об этом уже позаботился кормчий. Он приказал морякам, палубной команде, бросать за борт тела и все, что считал бесполезным. С каждой минутой корабль делался легче, уключины все больше поднимались над водой.

Пассажир из-под руки посмотрел на пустое синее море — солнце слепило, отражаясь от волн, — и прислушался в ожидании новых криков. А когда услышал, крик прозвучал гораздо ближе, чем он ожидал: человек плыл, медленно, из последних сил, но все же плыл на расстоянии длины веревки от корабля. Пассажир не задумываясь прыгнул за борт и как можно быстрее поплыл по измельчавшим волнам. Соленая вода снова обожгла ему руки; море было очень холодным.

Пассажир неожиданно быстро добрался до плывущего, но тот вздумал сопротивляться, возможно, испуганный прикосновением; или же он решил, что за ним явился сам Посейдон. Пассажир прикрикнул на него, взял всей горстью за длинные волосы и потащил к кораблю. Сопротивление человека делало их положение опасным, но вот, наглотавшись воды, он перестал сопротивляться, и пассажир подтащил его к борту. Он удивился тому, как неохотно гребцы поднимали спасенного на борт.

Тот долго лежал на пустой скамье, попеременно то дыша, то извергая рвоту. Пассажиру помогли подняться охотнее, и он сразу увидел, что его кожаный мешок с вооружением и упряжью готовы выбросить за борт. Все еще медленно соображая от усталости, он тем не менее нашел в себе силы встать между бортом и своим мешком.

— Не нужно, — сказал он. — Это все, что у меня есть.

Кормчий вырвал мешок из рук матроса и бросил на палубу. Зазвенела бронза.

— Хоть это мы обязаны для тебя сделать, — тяжело дыша, сказал он. Потом подбородком указал на человека, лежащего на палубной скамье. — А вот он им не нравится. Моряки не отбирают у Посейдона его добычу. Потерпевший крушение…

Он недоговорил, вероятно, из суеверия.

Но пассажир был афинянин, он по-другому относился к Посейдону — повелителю коней и его «добыче».

— Я о нем позабочусь. Чтобы привести корабль к берегу, лишние руки нам не помешают.