Тиран

Отец вернулся к микрофону, тем самым привлекая к себе внимание, и люди повернулись к нему. Мама послушно стояла слева от него, рядом с длинным американским флагом. Он начал свою речь с приветствия гостей на мероприятии и упомянул, что деньги от анонимного аукциона и пожертвований, полученных на протяжении вечера, пойдут на благотворительные цели.

— Что я пропустил? — спросил Таннер, протиснувшись сквозь толпу, чтобы встать рядом со мной и Сэмми. — Эй, малышня! Дай пять! — Сэмюель поднял ладошку и Таннер прислонил к ней свою. — Хорошо, малыш, в этом ты уже преуспел.

— Не сильно. Он только начал, — сказала я.

Сенатор сделал паузу и окинул толпу взглядом. Он взял карточки с кафедры и положил их в карман рубашки.

— Я приготовил все эти заметки. Хотел поговорить с вами о кампании и о том, чего мы собираемся достичь на протяжении нескольких следующих месяцев. Но прямо сейчас не могу этого сделать. — Публика зашепталась, а кто-то даже выкрикнул «Почему?», чего сенатор, видимо, и ждал.

— Не секрет, что семья и традиционные американские, христианские ценности одни из самых важных для меня, именно их я придерживаюсь на протяжении этой кампании. — Толпа зааплодировала, но он поднял руку, прося тишины. — Но как вы знаете, семья не всегда предсказуема. Вы не сможете ее контролировать, — сказал он. — И как вы все уже знаете из сплетен, или из недавних газет, несколько лет назад я стал дедушкой.

Это было впервые, когда я услышала, что он называет Сэмми не только моим сыном. «Дедушка» — это не совсем то название, которое я ему бы дала.

— Моя дочь Рэйми и ее парень Таннер решили вступить в отношения, к которым не были готовы в юном пятнадцатилетнем возрасте. Я не оправдываю их действия или их поведение, но многие из вас не знают, что Таннер был болен…

— О, Боже мой, он расскажет им все, — прошептала я, прикрыв рот. Таннер схватил меня за руку и удержал.

— Я не удивлен, — пробурчал он. — Ты действительно считала, что он позволит им думать, что мы всего лишь два возбужденных подростка, трахающихся под одной крышей? Подобное попадет под слишком строгое обвинение. Теперь он будет винить мою болезнь. Для него это искусство. Больше, чем твои наброски для тебя. Он создает эмоции, варианты. Говорит то, что им нужно думать, без возможности выйти и высказаться. Если подумать, то это даже красиво.

— Ты не кажешься расстроенным, — ответила я. — Скорее впечатленным.

— Я не огорчен. Он прав. Это мы. Ничего, что касается нас, никогда не расстроит меня, Рэй. Кроме того, это самая честная вещь, прозвучавшая из его уст за весь день, — сказал Таннер и посмотрел на сцену с интересом, от которого мне стало некомфортно.

— Мы думали, что потеряем его, — продолжал сенатор. Моя мать потянулась за носовым платком, который один из охранников передал ей, и промокнула уголки глаз.

— Хороший ход, мама, — прошептала я.

— Врачи говорили одно и то же… что нет надежды. Они сказали его родителям, Чаку и Рене, сделать последние приготовления. — Сенатор поискал их в толпе и кивнул. — Рад видеть здесь вас обоих, — сказал он с улыбкой, когда нашел их. — Мы готовились к смерти лучшего друга моей дочери. — Толпа ахнула. Он кормил их с ладони, и толпа подпрыгивала, чтобы съесть еще хотя бы кусочек. — Это было страшно, особенно потому что мы с Марго хорошо знали родителей Таннера и всегда думали, что наши сумасшедшие детки вырастут, поженятся и заведут свою собственную семью. — Глаза сенатора затуманились. Ему стоит дать статуэтку «Эмми». Мама подошла к нему и промокнула его глаза носовым платком. Нет, им стоит дать «Оскар». — Простите за это, — сказал он, шмыгнув носом. Затем замолчал на минуту, прежде чем посмотреть в толпу. — Деяния Божьи не лишены юмора. Вы никогда не узнаете, каков его план. Чак и Рене оставили надежду стать дедушкой и бабушкой. Наши сердца болели за дочь и будущее, которое для нее больше не было возможно. В день, когда Таннер узнал, что его дни сочтены, они с моей дочерью приняли решение, с которым я не согласен и которое не поддерживаю. Но теперь я вижу это как часть большего — великий Божий умысел, который мы, как его последователи, не имели никакой возможности понять. Это решение привело мою дочь и Таннера в офис ко мне и моей жене. Они рассказали мне о беременности, и я открыто расплакался. Моя родная дочь. Дочь, которую я растил с четким пониманием ценностей семьи Прайс и верой в них, пришла ко мне и сказала, что ослушалась меня и закона Божьего. Лишь позже бессонной глубокой ночью на меня снизошло. Это и есть Божий умысел. Они подарят Чаку и Рене внука, которого те и мечтали получить, и это дало мне причину. Причину обратиться к каждому врачу не только в этой прекрасной стране, но и во всем мире, чтобы увидеть, смогу ли я спасти надежду своей дочери на будущее, на ее собственную семью.

Половина публики стояла со слезами на глазах, а Таннер наклонился к моей шее.